Книга радости — книга печали

Но Костя — лицо все-таки условное, принадлежащее двум мирам, природному и человеческому, «кентавр», — разрешить их не может. Да и требовать от него этого, конечно, нельзя — всякое конкретное решение с его стороны будет иллюзорным, потому что мы имеем здесь дело не столько с реальным психологическим характером, сколько с комплексом социальных и нравственных проблем. Выявить их, подчеркнуть, поставить со всей остротой как раз и помогает фантастическая модель, созданная М. Чулаки. Она побуждает читателя к анализу своих внутренних побуждений и поступков, к активному благоустройству человеческого общежития.

Еще один вариант ответа находим в повести М. Чулаки «Четыре портрета». Речь в ней идет об исправлении жизни искусством.

«А знаешь, что такое искусство? — спрашивает главный герой повести Чулаки «Четыре портрета» художник Андрей Державин и отвечает: — Осуществление желаний!»

Определение, надо сказать, неожиданное. Однако в том философско-художественном истолковании, которое дается в этой повести, вполне истинное. Осуществление желаний — это, по сути, достижение предела своих возможностей. А только так, стремясь к наивысшему, в сущности, недостижимому, и надо делать Искусство, которое для М. Чулаки равно́ непосредственному участию в жизни, ее исправлению!

Державин не сомневается в своем таланте, знает, что он хороший художник. Однако большим успехом не пользуется. О нем говорят, но негромко. Иногда пишут в газетах, но не перехваливают. Картины покупают, но не нарасхват.

Случаются и полосы безденежья, когда приходится брать немилый сердцу заказ. Так и теперь пишет он портрет типа, вызывающего в нем непреодолимое отвращение. Он видит насквозь этого прижимистого и самодовольного рвача из телеателье, решившего и себя ублажить, и выгодно поместить деньги в картину подающего надежды живописца.

Писать отвратительную рожу Реброва невероятно трудно и противно. Но Державин не умеет халтурить. Работая, он испытывает настоящую творческую ярость. Если даже болят зубы, перестает замечать боль. Всегда он выкладывается до конца. «Работа — это когда все забываешь перед мольбертом, она как опьянение, как любовь…»

Эта любовь-работа и заставляет художника написать лучшее, что есть в Реброве. Или даже только возможное. Так что «портрет можно было считать лишь вариацией на тему Реброва. И весьма произвольной вариацией».

Самое неожиданное произошло позже. Через несколько месяцев в мастерскую пришел Ребров, непохожий на прежнего Реброва, но почти в точности повторяющий свой портрет. Влияние портрета оказалось настолько сильным, что изменились не только внешность, но и характер, поведение, интересы Реброва. И что совершенно невероятно, он вылечился от застарелой, не поддающейся лечению язвы.

Необычайный дар Державина — та условность, которая предоставляет Чулаки возможность в форме современной — сродни фантастике — притчи высказать целую систему общих идей и прежде всего свое понимание искусства.

Повесть «Четыре портрета» — откровенно философична и моралистична. В ней явственна проповедническая интонация. И так же, как всегда, плотна материя ежедневности, быта, профессиональных подробностей, создающих иллюзию полной реальности происходящего, чуть ли не сиюминутности действия.

В «Четырех портретах» Чулаки продолжает дуэль воображаемого и реального, которая в иной плоскости происходила и в «Прекрасной земле», и в «Книге радости — книге печали». Портреты, что пишет Державин, не только преображают, но исправляют модель. Совершенствуют ее не украшая, а словно освобождая и извлекая наружу все лучшее, что в ней потаено. И дело оборачивается так, что теперь уже портрет, и шире — искусство, начинает реально преображать личность, приводя ее в соответствие с идеальным образом. Вся пошлость, глупость, мелочность, жадность, все зло самоуничтожаются перед лицом искусства.

Искусство как лекарство, как благодеяние, как исправление нравов, как духовная гигиена — не слишком ли много? Оговорка «избавлять» отдельных людей от жадности, от страха, от ненависти — не слишком ли мало?

Ведь необыкновенный дар Державина — врачевать и исправлять — распространяется лишь на одного человека, именно на портретируемого.

Художнику, упоенному своей необыкновенной способностью, хотелось бы написать чуть ли не всех, то есть исправить, вылечить, облагодетельствовать. Один портрет «Джоконды» Леонардо да Винчи уже около 500 лет исправляет нравы и возвышает души чуть ли не целого человечества. Державину же с его чудесным даром понадобилось бы для этого миллиарды портретов.

Отчего так? Оттого, что действуют они не как искусство.

Один портрет — самого близкого человека, жены художника, — даже «взбунтовался». Увидев себя глазами мужа, она оценила свою красоту, но не пожелала жить по его «замыслу» и освободилась от гипноза. Дух не пожелал подчиниться диктату.