Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

— Я, как вы помните, — рассказывал я, — расстался с моим другом Писунчиком. Он полетел к себе домой. Я — к себе. Я так устал, что еле держался на ногах. Крылья от усталости были как свинцовые. Еле-еле я доплелся до дома.

Я упал на кровать и уснул. В моем сне смешались царь Давид, Вирсавия, Ависага, русалки, царь Саул, знахарка Гнендл. Все то, что я пережил в имении царя Давида, только в беспорядке. События и образы так перепутались, что сон был еще большим кошмаром, чем явь.

Около четырех часов пополудни я проснулся. Я вымылся, перекусил и сразу же полетел к своему другу Писунчику.

Мой друг Писунчик еще спал. Я сидел в мастерской и ждал, пока он проснется. Папа Писунчика, портняжка Шлойме-Залмен, стоял перед большим столом с сантиметром на шее и кусочком мела в руке. Он размечал крылья, которые ему отдали в починку.

За верстаком сидели двое ангелов-подмастерьев, Берл и Сёмка. Оба были погружены в свою работу. Иглы так и летали в их руках. Я попробовал сосчитать, сколько стежков в минуту делает каждый из них, и не смог. Все время сбивался.

Мама Писунчика, ангелица Хана-Двойра вышла из спальни. Она подсела ко мне и попыталась разузнать у меня, где мы, то есть я и Писунчик, пропадали. Она уже было решила, что с нами Бог знает что случилось. Она уже хотела идти в райскую полицию требовать, чтобы нас искали.

Я не знал, могу ли я рассказать правду. Я забыл обсудить это с моим другом Писунчиком.

Некоторое время я сидел в нерешительности, сомневаясь: говорить или не говорить? В конце концов я решил, что не обязан рассказывать ей правду. Если Писунчик захочет, он сам расскажет.

Я прикинулся дурачком. Сказал ей, что не видел моего друга Писунчика по крайней мере три дня и теперь пришел узнать, не заболел ли он, не дай Бог.

— Заболел! — ангелица Хана-Двойра всплеснула обеими руками. — Да чтоб моим врагам заболеть. Еще мне не хватало, чтоб Писунчик заболел. Горе мне с ним!

Она снова попыталась что-то разузнать, но, когда увидела, что я стою на своем, что я ни сном ни духом, покачала головой и ушла в спальню.

Папа Писунчика уже закончил разметку крыльев, Сёмка сделал намётку, и крылья были готовы к примерке.

Потом папа Писунчика улетел к ангелу Куне-Хензелу, мельнику, примерять крылья. Чуть только он вышел за порог, Сёмка запел:

Ой, ангелы, бросьте вы эту любовь,
Вам только любви не хватает.
Клянусь, лучше всех живется тому,
Кто в эту любовь не играет.

Любовь для влюбленного просто чума:

Он слезы с утра проливает,
Любовь целый день его сводит с ума
И ночью покоя лишает.

И ангел Берл, второй подмастерье, который был на ножах с Сёмкой, на этот раз поддержал своего соперника. Он загорланил во весь голос:

Вот счастье блеснет, точно в небе звезда,
Как птичка весной распевает,
Но звездочка гаснет к утру без следа,
А птичка на юг улетает.

Ой, ангелы, бросьте вы эту любовь,

Пусть к черту она улетает.
Клянусь, кто сумеет о ней позабыть,
Тому в тот же миг полегчает.

На меня эта песня нагнала тоску. Я вспомнил ту лунную ночь, когда видел, как эти влюбленные подмастерья встретились на тротуаре. Они, конечно, не знают, что я их видел и слышал их разговор, подумал я. И все-таки у меня не стало легче на сердце.

Из спальни стала подпевать сестра Писунчика Этл, красавица с розовыми крыльями. Она, кажется, была несогласна с назиданием двух несчастных влюбленных. Ее песня звучала увереннее. Ее голос был нежен:

Мой миленький, мой драгоценный,
Ко мне приходил ты в сне,
Дарил золотое колечко
На память на вечную мне.

Колечко твое золотое

На пальчик надену скорей,
Его покажу я подруге,
Скажу я подруге моей:

«Мой ангел купил мне колечко,

Ах, ради его светлых глаз,
Лишь только бы мать отпустила,
К нему б улетела тотчас.

К нему бы тотчас улетела

И с ним провела целый век,
Пока мои черные косы
Не станут белее, чем снег».

«Поди узнай, кто из них прав, — подумал я. — Эти утверждают одно, сестра Писунчика — другое. Когда стану большим, — решил я, — тогда и разберусь».

Сёмка глубоко вздохнул. Он вспомнил о дочке райского лавочника, и у него защемило сердце. Я сам видел, как слеза скатилась из его глаз на перелицованные крылья.