Книга Рая. Удивительное жизнеописание Шмуэл-Абы Аберво

Праотец Авраам, шедший справа от праотца Иакова, кивал головой в знак того, что праотец Исаак прав.

— Не годится так, Янкев. Слышишь, что тебе говорят? Возьми и выгони наложниц.

— Дедушка, — возмущался праотец Иаков, — не могу я этого сделать. Прожить с ними жизнь на земле, с трудом добиться того, чтобы их пустили в рай, и все для того, чтобы теперь выгнать их из дома. Где же справедливость, дедушка?

— Справедливость-шмаведливость, — махнул рукой праотец Авраам, — ты делай то, что тебе отец и дед говорят. Они тебе добра желают.

— Повторить историю с Агарью?.. — разозлился праотец Иаков. — Не хочу я этого делать и не буду. Пусть бабы хоть глаза друг дружке выцарапают.

Услышав, что праотец Иаков сказал про служанку Агарь, праотец Авраам, похоже, рассердился. Он побагровел как свекла и заорал:

— Да как ты разговариваешь с дедом, наглец?! — и отвесил праотцу Иакову звонкую оплеуху.

Я очень испугался, схватил Писунчика за руку и попросил:

— Писунчик, давай убежим. Ненавижу, когда дерутся. Я думал услышать слово Торы, а тут на тебе! Еще и оплеуха.

Писунчик улыбнулся:

— Как скажешь, Шмуэл-Аба, так и сделаем. Я ради тебя готов на все.

— Тогда давай пойдем к райскому дереву и послушаем канареек.

— Хорошо, пошли!

По дороге к канарейкам я спросил моего друга:

— А праотец Иаков прогонит их?

— Кто знает, — подмигнул Писунчик, — праотцы ужасные упрямцы. Поживем — увидим…

Мама зажгла лампу и сказала:

— Доброй недели![30]

Я был так погружен в свои мысли, что даже не услышал маминых слов. Мама подошла ко мне и посмотрела мне в глаза:

— О чем ты думаешь, котенок?

— Ни о чем, мама, просто задумался немного.

Я чувствовал, что не могу рассказать ей об этой неприятной сцене из жизни рая. Она ведь набожная, моя мама, и на нее это произведет тяжелое впечатление.

Но мама не отставала от меня, она хотела знать, о чем я все-таки думаю.

Я был в страшном затруднении. К счастью, мне припомнилась еще одна история, случившаяся со мной в раю. Я сказал маме:

— Мне вспомнилось, как праотец Иаков однажды ущипнул меня за щечку.

— Расскажи, котенок!

— Что тут рассказывать, мама? Праотец Иаков шел как-то вечером молиться в праотцовский клойз. Его шейный платок развязался и упал. Я поднял платок и протянул его праотцу Иакову со словами:

— Реб Янкев, вы потеряли платок, вот он.

Праотец Иаков взял у меня платок и спросил:

— Какая нынче неделя?

— Вайхи, — ответил я, и он ущипнул меня за щечку.

— Отлично, молодой человек! — сказал он и пошел дальше[31].

— Где, за какую щечку он тебя ущипнул? — спросила мама, и ее глаза просияли.

— Вот здесь, за левую щеку, вот за это место, — показал я пальцем.

Мама поцеловала это место, наверное, тысячу раз. Это не были ее обычные поцелуи. В каждом был набожный трепет. Великое дело! К щечке ее сына прикасались два пальца самого праотца Иакова!

Мама была доброй и набожной. Я всем сердцем позавидовал ее радости.

Папа вернулся из синагоги и приступил к гавдоле. Я с интересом следил за церемонией. Когда папа закончил, я поинтересовался:

— Папа, ты пригласил всех, кого я просил?

— Они должны прийти с минуты на минуту, — ответил папа, — только будь с ними повежливее. Это не мелочь, лучшие люди города. Раввин реб Ешае, даян реб Цодек и настоящий богач реб Мэхл Гурвиц.

Я сказал папе, что буду вежлив с ними, с этими самыми уважаемыми в городе людьми, и обещаю вести себя достойно.

— И, ради всего святого, ты должен рассказывать только чистую правду. Слышишь, что тебе говорят? Чистую правду! — прибавил папа.

Я обиделся:

— За кого ты меня принимаешь, папа? — спросил я. — Я что, невесть кто, чтобы врать?

Мама, чтоб ей не болеть, тоже ринулась в бой. Она всегда была готова задать папе, особенно если ей казалось, что он меня обижает.

— Чего ты хочешь от ребенка, Файвл? — рассердилась она на папу. — Ни с того ни с сего подозревать ребенка во вранье! Он тебе когда-нибудь врал, Файвл? Отвечай! Говори! Что глаза выпучил?

Папа хотел ответить маме. Лучше сказать, хотел оправдаться, что он, не дай Бог, ничего плохого не имел в виду, что он хотел только… «Ты понимаешь, Зелда?»

Но мама не дала ему и слова сказать. Говорить было ее дело. Подняв бурю, она не останавливалась ни на секунду и шла до победного.

— Посмотрите вы на него! Хорош отец, ничего не скажешь! Подозревать нашу птичку во вранье. И ты после этого отец? Камень ты бессердечный, злодей, а не отец!

Я был в восторге оттого, что мама назвала папу злодеем. Папа стоял в растерянности. Уже вторая порция за день, да еще и после субботы.

Он пробормотал:

— Ну, я же ничего не сказал, совсем ничего не сказал, хватит, Зелда!

Увидев папу таким ничтожным и растерянным, я захотел крикнуть ему в лицо «злодей!», но, к счастью, вспомнил «чти отца своего» и удержался.

Папа достал из книжного шкафа книгу, сел к столу и уставился в пожелтевшие страницы. Мне показалось, что он прячет лицо от стыда.

Мама ушла на кухню ставить самовар для гостей, которые могли прийти с минуты на минуту.

Я сидел на полу и наблюдал, как папина тень раскачивается взад-вперед на стене.