Книга россказней

На его призыв явился в привычном сером монашеском облачении услужливый дух, поставил на стол небольшой прибор с черным раструбом, самым настоятельным образом наказал обоим воздержаться от каких-либо замечаний во время работы прибора, потом покрутил что-то на нем, и тот начал работать с легким плавным гудением.

Довольно долгое время не было слышно ничего, кроме этого гудения, к которому оба ученых мужа прислушивались, полные ожидания. Затем раздался неслыханный ранее пронзительный звук: злобное, дикое, дьявольское завывание, так что и не поймешь, кто это – дракон или бесчинствующий демон; нетерпеливо, предупреждая, гневно, властно надрывался этот злобный звук, повторяясь короткими, резкими ударами, словно преследуемое чудовище мечется в замкнутом пространстве. Доктор Айзенбарт побледнел и вздохнул, когда отвратительный крик, постепенно ослабевая, угас вдали.

Последовала тишина, а затем раздался новый звук: мужской голос, звучавший словно откуда-то издалека, проникновенно, как речь проповедника. Слушатели смогли разобрать отдельные слова и записать их на приготовленных грифельных дощечках, например, следующее:

– …таким образом, следуя блестящему примеру Америки, идеал промышленного предприятия неудержимо приближается к своему победному осуществлению… В то время как, с одной стороны, комфорт жизненных условий рабочего достиг невиданных ранее высот… без всякого преувеличения мы можем утверждать, что наивные мечтания прежних веков о райской жизни благодаря успехам сегодняшней производительной техники оказались более чем…

Снова тишина. Затем возник новый голос, низкий и серьезный, говоривший:

– Уважаемые господа, а сейчас я предлагаю вам прослушать стихотворение, это творение Николауса Недотёпера, о котором с полным правом можно сказать, что он, как никто другой, вывернул наизнанку все нутро нашего времени, прозрев с необычайной остротой весь смысл и бессмыслицу нашего бытия.

Задраив глаз, раздувши щеки-жабры,

С печной трубой наперевес,

Он кубарем штурмует храбро

Крутую лестницу небес.

В подкладку облака зашиты,

Барометр укажет верный путь,

А солнце золотым корытом

Плетется в небе как-нибудь.

Доктору Фаусту удалось записать большую часть этого стихотворения. Айзенбарт тоже усердно строчил.

Послышался сонный голос, без сомнения голос пожилой дамы или старой девы, проговоривший:

– Скучная программа! Можно подумать, что для этого и изобрели радио! Ага, сейчас будет, по крайней мере, музыка.

И в самом деле, раздалась музыка, необузданная, похотливая, очень ритмичная, порой резкая, порой томная, совершенно неизвестная, чужеродная, непристойная, зловещая – музыка, на завывающих, квакающих и гогочущих духовых инструментах, пронизанная ударами медных тарелок, и поверх всего этого временами карабкался завывающий голос, распевавший песни на неизвестном языке.

Время от времени все это прерывалось загадочными стихами:

Блеск и силу волосам

Дарит «Гого» наш бальзам.

И тот первый, злобный, неистовствующий, угрожающий звук, тот вой дракона, полный муки и гнева, тоже время от времени повторялся.

Когда Мефистофель улыбаясь остановил действие прибора, оба ученых изумленно посмотрели друг на друга с мучительным чувством смущения и стыда, словно они невольно стали свидетелями непотребного, недозволенного действия. Они перечитали свои записи и сверили их.

– Что ты скажешь на это? – спросил наконец Фауст.

Доктор Айзенбарт сделал долгий глоток из своего кубка, опустил взгляд и долго и задумчиво молчал. Наконец он произнес, больше для себя самого, чем для своего друга:

– Это ужасающе! Нет никакого сомнения в том, что человечество, о жизни которого мы только что получили представление, безумно. Это наши потомки, сыновья наших сыновей, правнуки наших правнуков, это они, как мы слышали, говорят сомнительные, печальные, безрассудные вещи, издают вызывающие оторопь крики, распевают бессмысленные идиотские стишки. Наши потомки, Фауст, кончат безумием.