Книга Розы

Я заплакала:

– Каганович спрашивал про трудности…

– Так, товарищи, разойдитесь! – скомандовал Колесников. – Ну, все правильно ты сказала. Особенно за шестидесятитонные платформы.

– Конечно, правильно. Потому что, как только надо подавать, где-нибудь находим эту платформу, а она груженая. Скорей-скорей под выгрузку, а они не сразу выгружают. Такая кутерьма.

– Все правильно, успокойся и работай.

Старшему диспетчеру велел стать рядом и ушел. Старший диспетчер подошел: что у тебя?

– Сядь, пожалуйста, попропускай составы. У меня все на графике правильно.

– Только рядом сядь и проконтролируй, – согласился тот.

И вдруг заходит уборщица с большой чашкой чая и двумя кусочками сахара:

– Колесников сказал, чтобы ты выпила чаю.

Я подумала, что сахар Светочке отнесу, а чаю выпила с удовольствием.

Дальше работаю. Через 45 минут приходит телеграмма с красной полосой: «Разрешается отцепка от регулировки с головы поезда в каждом составе до четырех включительно платформ целевым назначением для отгрузки танковым заводам» – и дальше идут их номера.

– Все, можешь отцеплять. Регулировка будет через час, – говорят мне.

– Как я буду отцеплять? Состав прибывает на двенадцатый путь, разрешения на маневр с двенадцатого на четырнадцатый путь у меня нет. Пусть техотдел напишет это разрешение.

Дежурный по отделению возмутился:

– Тебе морду набить сейчас или потом? Ты что?

– А случись авария, кто будет отвечать? Телеграмму пришлешь? А в ней не написано, что разрешается изменение технологических маневров. Дальше что? – Но наш техотдел заявил, что не имеет права давать такое разрешение. Только техотдел управления дороги. – Не буду отцеплять до тех пор, пока не согласуют в управлении дороги, – уперлась я. – Там что, такие загруженные сидят? Пусть выдают разрешение.

Короче, через 15–20 минут получили мы разрешение. А Колесникову уже доложили, что Эпштейн вообще оборзела. Но он меня поддержал:

– Она правильно потребовала.

Такая же телеграмма за подписью Берии (он курировал танковые заводы) поступила на заводы: «Во исполнение недогруза вам будут подавать от трех до четырех платформ сверх суточной нормы». Директора заводов, генералы, схватились за головы и – к начальнику дороги:

– Кто тебя просил? Почему мы от Берии получаем такую телеграмму?

Начальник дороги удивился:

– Я с Берией не разговаривал.

– А кто разговаривал?

– Не знаю. Спросите у Берии.

Начальник отделения тоже понял ситуацию:

– Я с Берией не разговаривал.

– А может, с Кагановичем?

– Нет. И с Кагановичем не разговаривал, – открестился Колесников. Потом он собрал всех и сказал:

– О звонке Кагановича никто не должен знать. Забудьте. И кто с ним разговаривал, забудьте.

Уборщица услышала и мне сообщила:

– Роза, тебя будут расстреливать.

– За что?

– За то, что с Кагановичем разговаривала и сказала ему про платформы.

Я призадумалась: а почему этот разговор стал таким значимым? Но меня тоже предупредили: никогда никому не говори о звонке Кагановича, что ты ему говорила и о чем он тебя спрашивал. Я никому и не рассказывала. Только генералы все равно трясли начальника отделения. Это я от Зиновия знала.

– У нас-то еще ничего, мы ремонты делаем. Двадцать пять танков суточная норма. А вот у танкостроительного завода большой недогруз. Как они будут восполнять? – риторически спрашивал Зиновий, в то время работавший главным инженером на танковоремонтном.

– Это их дела, – отвечала я с деланным равнодушием.

– Роза, а кто же все-таки доложил Берии?

– У нас что, есть телефон Берии? Наверное, кто-то по военной линии доложил.

Но Груне я призналась. Ведь этот разговор с Кагановичем для меня стал настоящим событием, запомнившимся на всю жизнь.

А осенью 1945 года меня направили на учебу в ускоренный институт железнодорожников в Люботино (кстати, создание этого института тоже заслуга Кагановича). Учеба там была делом нелегким, потому что за год мы должны были усвоить такой объем знаний, на который в нормальном вузе отводится три года.

Жили мы вдвоем с однокурсницей Тасей на квартире у хозяйки, вернее, в частном доме. В свободное время, хоть его и немного выпадало, я любила гадать на картах. Это цыгане меня на учи ли в зерносовхозе «Горняк». Всерьез это занятие не воспринимала. Считала развлечением. Но моя соседка Тася сделала вывод, что гадание может приносить нам вполне ощутимый приварок. У многих тогда мужья да сыновья с фронта не вернулись. И все хотели получить хоть какую-то надежду. Просили погадать. А Таська стала с них плату требовать. Мол, почему Розка вам должна за так гадать? Вы ж цыганке ручку золотите? Кого яблок попросит принести, кого сальца. И когда я пробовала возмущаться, то она мне про Груню напоминала:

– Ты ж сестре хочешь помочь?

А Груня в то время самогон на продажу гнала, и ей хмель требовался. А взять его в Харькове негде. В селе же у одной бабки этого хмеля было – завались. Вот Таська ей и говорит:

– Хочешь про сына узнать? Давай хмеля.

А от сына вестей с начала войны не было – думали, летчик погиб в самом начале войны. Много их тогда пропало без вести. Но мать ждала и надеялась. А потому согласилась, только поинтересовалась: