Книга рыб гоулда

Наступившую ночь мы провели в молчании у едва теплящегося костра: слишком напуганы были, чтобы подкладывать в него ветки потолще, и обходились тонюсенькими прутиками. На следующий день мы вышли на более открытую местность, напоминавшую загородный парк, под небом настолько широким и синим, что оно походило на великолепную китайскую чашу, окрашенную кобальтом, — подобного неба я никогда не видал в Старом Свете — оно казалось таким хрупким, будто в любой момент могло расколоться, осыпаться мириадами осколков и обнажить нечто жуткое, доселе скрытое потоками струящегося с него света.

Запах гари, что исходил от догорающей пастушеской хижины, мы почуяли задолго до того, как увидели сами остатки этого лубяного дома, обмазанного глиной; возле пепелища лежал обуглившийся труп его хозяина, который сосед и товарищ выволок из огня на куске бересты; теперь этот последний сидел рядом и горько плакал. То был свободный поселенец, недавний каторжник, который, выйдя на свободу, завёл нехитрое хозяйство в соседней долине и порою наведывался к своему приятелю-пастуху, земляку и единоверцу. На сей раз он пришёл слишком поздно: дикари пронзили того копьём прямо в хижине, а затем подожгли скудный домишко, оставив хозяина гореть заживо. Когда подоспевший сосед выстрелил по нападавшим, те разбежались. Он указал на поваленное дерево, за которым мы увидели мёртвого туземца. Поселенец никогда никого не убивал прежде, и было неясно, что более огорчает его: смерть друга или убийство туземца. Через семь дней после того, как я вышел из Лонсестона, мы набрели на Клукаса, человека дикого вида и жестокого нрава, работавшего на свободного поселенца Бэтмена и помогавшего тому устраивать облавы на дикарей. Клукас мог, по его словам, лопотать по-ихнему, чему выучился в те времена, когда ещё промышлял охотою на тюленей, и кое-что знал об их жизни. Мы были совсем беззащитны и к тому же опять заблудились. Клукас имел пистолет и мушкет, которые словно выставлял напоказ; у него были мука и мясо кенгуру, коими он пожелал с нами поделиться, и он знал, как добраться до Хобарта. Одет он был как одевались в ту пору многие разбойники, в изобилии населявшие Землю Ван-Димена: в грубо выделанные, а скорей всего, просто содранные с туши кенгуру и сумчатого волка шкуры, едва скреплённые одна с другой редкими стёжками, и шапку из волчьей лее шкуры на косматой голове. Он с воодушевлением рассказывал, как, следуя указаниям Бэтмена, выследил дикарей по огням на стоянке, застрелил дюжину или более черномазых, а потом зажарил мошенников на их собственном же костре. Но, заявил наш новый спутник, он вовсе не зверь, как иные зверопромышленники, которых он встречал на островах в Бассовом проливе, вроде Мунро, что однажды у него на глазах отрезал у своей женщины по имени Джамбо кусок бедра и уши, а после заставил её съесть их в наказание за попытку сбежать. Когда мы рассказали ему о туземке, распятой на земле, он задумался на секунду, будто вспоминая о чём-то, и пояснил со смехом, что некоторые местные девки бывают настоящими амазонками и заслуживают то, что получают.

Во время ночёвки у перевала Чёрного Чарли началась страшная гроза, и при яростных вспышках молний мы увидали перед собой равнину Питтуотер, а ещё дальше — заснеженный пик горы Веллингтон, что находилась уже за Хобартом. Промокшие насквозь и трясущиеся от холода, мы тронулись в путь ещё до рассвета. Вскоре после того, как взошло солнце, мы подошли к останкам огромного эвкалипта, смола коего имеет вкус перечной мяты, — остов его у основания имел в диаметре добрые два ярда. Но большая часть дерева — ствол и все толстые ветви — ударом молнии была превращена в неописуемое месиво белых щепок и чёрных углей, разбросанных вокруг на расстоянии двух сотен ярдов. Повсюду валялись куски древесины, прутики, здоровенные сучья и тончайшие щепки. Невыразимо прекрасно было совсем недавно сие дитя Земли Ван-Димена, и вот теперь оно разбито на миллионы обломков.

VIII

Когда мы добрались до Хобарта под покровом студёной ночи, разбойник Клукас подыскал нам место, где спрятаться; то была некая лавка в Уаппинге, недалеко от причалов, в которой торговал из-под полы грогом ливерпульский мулат, по прозванию Капуа Смерть. Он обещал в течение месяца найти для нас обоих место на отплывающем китобое.