Книга с местом для свиданий

По мере того как эпистолярный роман начал принимать хоть и туманные, но уже довольно определенные очертания, Анастас Браница в своих письмах все чаще сталкивался со словами, о которых он совершенно точно знал, что нигде и никогда раньше их не встречал. Откуда они взялись, он не понимал. Казалось, пришли к нему ниоткуда, словно сами собой появившись на свет именно в том самом месте, где и были ему нужны, где без них было не обойтись. Тайну эту он разгадал по прошествии некоторого времени, обратив внимание на то, что появляются они вместе с восточными ветрами, иногда во всей полноте, иногда похожие на семена, которые потом прорастают и набирают силу между строк его рукописи. Да, такие слова появлялись с восточной стороны, это он установил, а другие, повседневные, зачастую потерявшие всякий смысл, наваливались из всех других направлений, и ему то и дело приходилось заново перекапывать текст писем, прежде чем отнести туда, откуда Натали Увиль сможет их забрать, иногда он был вынужден что-то зачеркивать, изымая бесполезные плевелы, а бывало, возникала необходимость даже переписать некоторые страницы.

Случалось и такое, что в рукопись заносило целые картины. Так, однажды восточный ветер подул сильнее, чем всегда, а когда он улегся, Анастас Браница обнаружил стаю неизвестных ему птиц, не похожих на обычные распространенные виды. Они собрались на ветвях деревьев, как на насесте, некоторое время, прикорнув на них, отдыхали, а потом полетели дальше, наполнив его очередное обращение к любимой стокрылым шумом и тысячеперым цветом. В другой раз случилось, что в письме появился единорог. Он был похож на известные описания мифического животного, с которыми Анастасу приходилось встречаться в старинных книгах, но одновременно и отличался от них. Словно он был действительно настоящим, тем самым, которого последними видели средневековые писатели и мистики и которого они попытались, как могли, описать. Белый единорог скоро исчез в зарослях кустарника, но позже и сам Анастас, и Натали Увиль время от времени встречали его, не будучи полностью уверенными, действительно ли он существует или только им привиделся. Зверь мог часами неподвижно стоять напротив виллы, которую строил молодой человек, прясть ушами, встряхивать головой, увенчанной копьевидным рогом, иногда вставать на дыбы или оглашать окрестности печальными звуками своего языка, но, стоило двум читателям — с Сеняка и Звездары — приблизиться к нему хотя бы в мыслях, он тут же исчезал.

Истратился 1928-й год, прошел 1929-й, начался 1930-й, рукопись продвигалась, многие растения в саду принялись и покрылись листьями, достроенный стеклянный павильон собирал в себе лунный и солнечный свет, а на вилле вот-вот должна была появиться крыша. Анастас Браница шаг за шагом терпеливо приводил в порядок место их обитания, а Натали Увиль, казалось, дышала только во время пребывания в письмах человека, которого в действительности никогда не видела. О Марселе Шампене, ухажере из Франции, напоминал лишь приторный вкус вечно тех же глазированных комплиментов. Поглощая эти сладости вместо своей подопечной, мадам Дидье невероятно растолстела и развлекалась тем, что всякий раз после того, как, блаженно жмурясь, с жадностью поглощала очередную конфету, присоединяла блестящий фантик к уже солидному шару, состоящему из предыдущих оберток, — блестящая фольга, кусочек за кусочком, превратилась в сверкающий мяч диаметром сантиметров в сорок, не меньше.

— Plus precisement trente-neuf centimeters. Я решила Придет день, может, даже в этом году во время осенней инспекции, когда вице-президент попросит вашей руки, и это станет моим свадебным подарком. Вполне подходящий сувенир в память о днях вашего девичества... — иногда говорила она, прикидывая, насколько увеличивается вес и объем шара с каждым новым фантиком.

Справедливости ради следует сказать, что и Анастасу Бранице, и Натали Увиль, порознь и вместе, иногда начинало казаться, что их роман — это просто галлюцинация. Что отдельно ни он, ни она не существуют, что они друг друга просто выдумали. Да, время от времени им так казалось, но следы их любви опровергали это, убеждали в обратном. Бывало так, что Анастас возвращался с ладонью, испачканной пастельными мелками, причем именно той ладонью, в которой он недавно сжимал руку любимой. Бывало, что она после чтения замечала на своих пальцах пятна от его фиолетовых чернил. Обилие следов пастели и чернил свидетельствовало о том, что постепенно они открывали совсем новую для себя область взаимоотношений.