Книга секретов

– Я не склонен позволить одной маленькой девочке и одному непослушному коту стоять на пути у моей семьи, – произнес Олдос и окунул кисть в бутылку. Несколькими быстрыми росчерками от земли к нарисованному воздуху он набросал зазубренный, ветвящийся силуэт, и еще один, и еще, пока наконец яму не окружили невысокие черные деревья.

– Не лучшая моя работа, – сказал он, – но я несколько спешу. И говоря о скверных работах – я ведь встречался с твоими портретами, Олив… – Олдос сделал паузу, чтобы с улыбкой покачать головой. – Что за жалкие экземпляры. Не уверен, что ты смогла бы нарисовать хуже, даже если бы специально захотела.

Олив сглотнула.

У нее над головой молодой человек вынул из кожаной сумки еще одну бутыль и положил на палитру черные, белые и коричневые мазки.

– Тебе недоставало ингредиентов, ты неправильно смешала краски, а главное – твоя техника оставляет желать весьма и весьма лучшего, – терпеливо, как школьный учитель, разъяснил он.

– Видишь? – Его кисть порхала в воздухе, оставляя за собой след волшебной краски. – Достаточно линии, максимум двух, чтобы обозначить форму растения.

Теперь кисть размашисто хлестала, проращивая листья из концов все еще влажных веток.

– То, что минуту назад было голой землей, теперь стало живой изгородью. – Зазубренные ветви из коричневой краски переплелись в сером воздухе, цепляясь одна за другую, и сплелись в покров, плотный, как забор. – Несколькими мазками, верной игрой света и цвета я могу превратить цветы в лед. Траву в камень. Склон бесплодного холма – в разверстую могилу.

Олив до этого смотрела с открытым ртом. Теперь она его закрыла.

– Горацио, – прошептала она, следя за работой Олдоса, – что он собирается сделать?

Горацио молчал.

Кисть Олдоса с шипением рассекала воздух, словно факел, оставляющий за собой дымный след. Из нарисованных стволов начали проступать шипы – где-то длинные, как клинки, где-то небольшие и острые, словно иголки. От одного их вида Олив содрогнулась. Когда яму, наконец, оцепили заросли ножей, Олдос остановился и сделал шаг назад, чтобы осмотреть плоды своих трудов.

– Чего-то не хватает, – пробормотал он себе под нос. И затем, взяв новую кисть, несколькими плавными штрихами добавил алые розы – яркие, как свежие раны.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал колдун. – В конце концов, нет ни одной причины, по которой смертоносным вещам не следовало бы быть прекрасными.

Работа Олдоса действительно была прекрасна. Олив не могла этого не признать, хоть у нее и шли мурашки по коже. Глядя из темноты в мерцающие зелено-карие глаза Олдоса, Олив вновь подумала об уродливых, скомканных портретах мистера и миссис Нивенс с их плоскими глазами и безжизненными лицами. Она не могла и надеяться соперничать с Олдосом ни с его волшебными красками, ни без них. Она не могла победить его ни магией, ни искусством. Она просто не была талантлива так, как он. От злости и досады ей вдруг стало трудно дышать.

– Теперь подождем. Много времени это не займет, – вновь улыбнулся Олдос, опуская кисть. – А потом я тебя запечатаю. Я напишу такую идеально живую поверхность, так гладко вписанную в пейзаж, что никто и никогда не догадается, что здесь вообще была яма. Если, по какому-то невероятному стечению обстоятельств, кто-то все же явится сюда искать тебя, он будет стоять прямо над тобой, оглядывая холмы, и никогда не узнает, что ты в ловушке прямо у него под ногами.

По телу Олив прошла волна паники, которая смешалась с затаенной яростью, пока Олив наконец не почувствовала, что могла бы сейчас зашвырнуть в голову Олдосу валуном – если бы только у нее был валун, чтобы швыряться!

– Почему ты просто со всем этим не покончишь? – требовательно спросила она.

Олдос слегка приподнял брови.

– Если бы ты была все еще жива, когда я тебя запечатал, ты могла бы попросту задохнуться. – Брови вернулись на свое законное место, а по лицу Олдоса расползлась плотоядная улыбка. – Но стоит тебе превратиться в краску и больше не нуждаться ни в дыхании, ни в пище, ни в питье, ты сможешь оставаться там внизу, во тьме, вечно.

Улыбка стала шире.

– Вечно, Олив. Можешь себе это вообразить? Даже у смерти не будет возможности подарить тебе свободу.

– Олдос, – прорычал Горацио. – Пощади девочку.

Олдос помолчал. Взгляд его ярких желто-зеленых глаз заметался по дну ямы и остановился на Горацио.

– Да что на всем белом свете, – начал он голосом низким и мягким, словно раскат далекого грома, – могло внушить тебе мысль, будто ты волен просить чего-либо у меня?

Олдос склонился над краем ямы. Олив видела сквозь терновник и ковер орляка, как его лицо приблизилось и стали яснее видны черты.

– Предатель. Слабак. Наш род уже лишился однажды своего дома. Думаешь, я позволю, чтобы это повторилось? Я, который вынужден был жить, как нищий, на той самой земле, где должен был жить, как король?

Олдос занес влажную кисть.

– Не добавить ли мне в вашу уютную норку пауков? – спросил он даже мягче, чем прежде. – Несколько гадюк? Осиное гнездо? Или еще что-нибудь, чтобы сделать последние мгновения жизни Олив как можно менее приятными?