Книга сияния

– Но я слышал, что другие люди, христиане, тоже могут стать евреями.

– Такие случаи очень редки, и мы в нашей общине не стремимся никого обратить, ибо наказание очень сурово, – ответил раввин.

– И все-таки. Что, если?

– Такая дискуссия идет постоянно, доктор, но по моему скромному мнению, если христианин становится евреем, он всегда был евреем.

– Но, разумеется, не по крови?

– По природе.

– А это сильнее крови?

– Зависит от человека.

– А если еврей становится крещеным христианином, обращенным?

– Если кто-то еврей, он всегда еврей.

– Но теперь вы уже говорите о крови, рабби.

– Нет, о естестве, – рабби Ливо пожал плечами. – Я не вдаюсь в тонкости, доктор Киракос. Гилель сказал: «Обращайтесь друг с другом хорошо, а все остальное – приложится». Раши…

– Мне на все это глубоко плевать, – хлопнув в ладоши, император резко прервал обсуждение. – Моя цель – вечность, и не меньше. Если вкратце, я опробую эликсир на моем дне рождения, приму его на следующий день, и в тот же день я должен буду получить секретные слова. Мой вход в вечность состоится не в твой праздник, раввин, а в мой день рождения. Голем там будет? Как голем относится к праздничным торжествам? Я сам стану големом?

– Нет-нет, я говорил не совсем об этом.

Вацлав жестко взглянул на Киракоса, а затем, пятясь и низко кланяясь, покинул зал.

– У меня голова болит, – крикнул ему вслед Рудольф. – Ты меня слышишь, Вацлав?

– Если я могу вам помочь, ваше величество… – Киракос выступил вперед.

– Добро должно страдать, Киракос, вот я и страдаю. Я слышал, что у тебя есть власть над жизнью и смертью голема, раввин. И мне это очень не нравится.

– Голем был создан, чтобы служить сорок дней, а затем возвратиться в прах. Однако он уже прожил дольше этого времени… – Рабби не осмеливался думать о том, что будет дальше. – Предложенный вами термин – «вечность», не так ли?

– Да-да, превосходно, однако я должен знать, как именно все произойдет. Я буду повторять слова? Я должен буду стоять или лежать? Есть ли какая-то особая церемония? Не придется ли мне, боже сохрани, поститься? Это не будет больно, ведь правда? Это не может быть больно. И я также должен буду навеки сохранить привлекательную внешность… – император прижал ладони к вискам, затем поднял голову. – А теперь идите вон. Все. Прочь отсюда.

Оказавшись в коридоре, Киракос глянул налево, направо, а затем стремглав бросился через внутренний двор в свою комнату.

– Вставай. Быстро, – императорский лекарь пнул своего помощника. – Бери мой саквояж, мой вощеный плащ и маску, мои иглы. Мы должны как можно быстрее добраться до императорских конюшен.

Вацлав уже миновал «Золотого вола», когда за его спиной раздался топот копыт. Всадников было двое. Оглянувшись, Вацлав увидел Киракоса и Сергея. На прогулку собрались… Он побежал дальше.

– Сюда, – сказал Киракос, протягивая руку, чтобы втащить Вацлава на спину своего коня. – Поспешим.

– Я направляюсь домой. К моему сыну.

– Вот и мы туда же.

Киракос усадил Вацлава позади себя, а когда императорский камердинер крепко ухватился за его пояс, послал коня в быстрый галоп. Копыта жеребца громко застучали по булыжнику, а конь Сергея понесся следом. Вниз по холму, вдоль реки, после чего им пришлось сбавить ход, прокладывая себе дорогу по Карлову мосту, который был полон крестьян, везущих овощи и прочие товары на рынок. Затем, снова набирая темп, огибая Старое Место и приближаясь к Новому Городу, кони быстро проскакали верх по небольшому холму к монастырю на Слованех. У шаткого деревянного забора за скотным рынком Вацлав соскользнул с конской спины. А Киракос набросил поверх своей одежды длинный плащ, жесткий от воска, и надел на лицо странную маску.

– Скажи своему сыну, пусть не пугается, – сказал он Вацлаву. – Я так одеваюсь, чтобы блох не нахватать.

– Каких блох?

– Чумных.

– Чумных? – охнул Вацлав. – Но у него нет чумы. Нет, только не чума.

Сын Вацлава лежал в постели, а его мать сидела в углу, баюкая второго ребенка. Пол был грязный, и в комнате находились лишь стол из неотесанной, свилеватой древесины, стул, сработанный из половины бочки, и грубый трехногий табурет. Потрепанное покрывало из клочков меха и бархата, шелка и полотна, а также других несовместных тканей, скорее всего натасканных из мешка с тряпьем в замке, было наброшено на веревку, деля комнату на две половины. Киракос сразу же почуял запах несвежей пищи, застойной воды и болезни. Приблизившись к постели, он затем быстро отошел назад.

– Не подходить, – предупредил лекарь и снова двинулся к постели. – Скажи мне, дитя, у тебя были боли в спине и рвота?

Глаза мальчика блестели от лихорадки, а лицо было испещрено красными пятнышками. Когда Киракос надел перчатки и поднял одежду мальчика, он увидел такие же пятнышки по всему его телу.

– Крепись, отец, – проговорил Киракос, поворачиваясь к Вацлаву. – Крепись ради твоего сына, твоей жены, твоего младенца. Все это не очень хорошо выглядит, даже совсем скверно. У него оспа.