Книга скворцов (журнальный вариант)

— Это правда, — сказал келарь, — что часто нас вводит в соблазн видимая сторона вещей; но одно дело, когда это вызвано случайностью, другое — когда умыслом, и на то нам и дан разум, чтобы противиться чувствам. Когда прибыли в Антиохию императорские слуги, случайностью, другое — когда умыслом, и на то нам и дан разум, чтобы противиться чувствам. Когда прибыли в Антиохию императорские слуги, дабы отыскать и казнить всех магов. Симон, досадуя на тех. кто чтил его. как бога, а потом отошел от него, придал свои черты Фаустиниану. словно воск запечатав, чтобы он был вместо Симона схвачен и убит, сам же спешно ушел из тех краев. Когда Фаустиниан пришел к апостолу Петру и своим сыновьям, ужаснулись сыновья, видя лицо Симона, но слыша отчий голос: отбегали прочь от него и проклинали, он же стенал и оплакивал себя. Один Петр, видя природное его обличье, сказал его сыновьям: «Что бежите и проклинаете отца своего?» — а ему самому: «Не печалься; выйди на торжище и. обратившись к людям как Симон маг, обличи все клеветы, которые он возвел на меня, называя чародеем и человекоубийцею: потом приду я. чужое лицо с тебя совлеку и верну собственное; верь мне». Так оно и сделалось, к посрамлению мага и нашей веры прославлению.

— Когда я слушаю твои похвалы разуму. — сказал госпиталий, — то думаю вот о чем. Из благ, сущих в мире, это едва ли не единственное. которое не рождает зависти, ибо каждый доволен собственным, а предложи ему заимствоваться чем-нибудь у соседа, при условии, что тот не заметит пропажи, разум, я полагаю, будет последним, чего ему захочется. Если бы меня спросили, каково определение разума, я. наблюдая эту удивительную особенность, сказал бы: это благо, которое не вызывает у окружающих убеждения, что человек, им наделенный, благоденствует. А поскольку зависть — чувство низкое, нам следует лишь желать, чтобы разум и впредь оставался вещью, свободной от досаждений этого рода: но в остальном я не вижу особых поводов радоваться. Есть в Риме дворец Корнутов, то есть Рогатых, высокий и пространный, а по стенам множество изображений и все с рогами, даже и Юпитер среди прочих. Говорят, в семействе Корнутов. построивших этот дворец, были мужи великие и славные, но надменные и суровые в отношении и врагов и граждан, оттого и получившие свое прозвище. Вот люди, пожелавшие, чтобы коли они считаются рогатыми, так пускай весь мир будет рогат с ними вместе: они приложили все свое остроумие, чтобы добиться этого, и ждут, когда ты, брат Петр, их похвалишь.

— Погоди-ка, — сказал келарь. — Из этого семейства тот Корнут, что учил философии поэта Персия, «на Сократово лоно приняв его нежные лета», и, получив по завещанию все его имение, отказался от денег, но взял библиотеку? Корнут, сосланный на остров за то, что, когда Нерон замыслил поэму о деяниях римлян и спросил совета у людей, прославленных ученостью, все наперебой увещевали его сочинить четыреста книг и один Корнут сказал, что такой громады никто читать не будет, когда же ему возразили, что Хрисипп, коим он восхищается, сочинил и того больше, он отвечал: «Эти книги помогают человеку жить достойно?» Не может быть, чтобы он у себя в доме допустил такую нелепость.

— Точно так, — отвечал госпиталий, — тот самый, что обвинил в бесстыдстве Вергилия, когда тот описывает супружеский одр Вулкана; а ты не думал, кстати, почему философы, стоило им получить в свои руки верховную власть, правили жесточе других тиранов? Тому свидетельством и Критий, Сократов питомец, тяжелой рукой властвовавший над афинянами, и Аристион, искавший убийствами услужить Митридату, и ученики Пифагора в Италии.

— Не стоит во всем винить философов, — отвечал келарь. — Когда народ, как говорится, от дурных виночерпиев вкусит неразбавленной свободы, то начинает ненавидеть должностных лиц, если они не потворствуют ему во всякой прихоти, преследовать и обвинять, называя тиранами и душегубцами; а для философов, держащих власть, это народное своеволие как для разума — гнев, сладострастие или иной мятеж души, он подавляет его сурово по своей царственной природе.

Пусть так, — сказал госпиталий. — народ не без греха; пусть даже его развращенность — вина не философов, а каких-то людей в прошлом, которые умерли и отошли на суд Божий, потому мы не станем о них говорить; но все же заметь две вещи. Часто доблесть имеет своим спутником высокомерие, а победить его тем сложнее, что оно мешает человеку взглянуть на себя; кроме того, от своей философской выучки они усвоили стремление во всем следовать непреложным законам, будь то в рассуждении или в поведении, и стали относиться к милости как к уступке случайности, и эта тяга к справедливости, соединившись с высокомерием, и принесла в их правление ту жестокость, о которой сетуют подвластные и сообщают летописцы.

— Похоже, ты хочешь стать судьёю над судьями. — сказал келарь.