Книга снов

Ничего не меняется. Ничего, черт побери, не меняется: Генри – человек, которого никогда нет рядом, но и забыть о себе он не дает.

Доктор Сол достает лист бумаги и начинает рисовать круги.

– Я уже показывал эту модель Сэмюэлю. – Он указывает пальцем на центральную точку, у которой написано «бодрствование». Вокруг точки один за другим расположены круги – измененное состояние сознания, сон и грезы, потеря сознания, кома и смерть. Доктор Сол ставит крестик сначала в круге потери сознания – «Здесь он был», потом в круге смерти – «И тут тоже». Последний крестик доктор Сол ставит в круге комы. На мой взгляд, слишком близко к границе, к границе со смертью. Крестик почти на стыке.

– Это пространства. Не состояния, – шепчет Сэм.

Я задаю вопрос, который первым удается выхватить из спутанного клубка мыслей, бешено проносящихся у меня в голове:

– Он вернется оттуда?

Доктор Сол лишь секунду медлит с ответом.

Лишь секунду. За это время сердце взрослого человека в покое совершает один удар, свет преодолевает 299 тысяч 792 километра, и осознание приходит к человеку, даже если он этого не желает.

Но как же тяжко перенести эту секунду страха!

Почему Сол медлит? Хочет обмануть нас? Нет. Мне Сол не нравится, но он не лжец.

Доктор Сол отвечает медленно и осторожно:

– Мы этого не знаем.

И все же. Он не говорит «да».

Но и «нет» тоже не говорит.

– Сейчас он почти мертв? – спрашивает Сэм с хрипотцой подростка, у которого ломается голос, и показывает на одинокий маленький крестик у самого края концентрических кругов.

Доктор Сол кивает.

– Да, Сэм. Но он продолжает жить. Только по-иному. Понимаешь? Кома – это тоже жизнь. Но на свой манер, это пограничное состояние. Критическое, да, но все же это жизнь, и не менее важная, чем та, что ведешь ты, или я, или миссис Томлин. Поэтому тут мы говорим, что человек живет в коме, а не лежит в коме.

– Но два дня – это… это же не начало… навсегда?

Доктор Сол снова очень долго молчит после моего вопроса, чересчур долго.

Пожалуйста, скажи, что есть шанс, что Генри проснется сегодня ночью. Или утром. Или когда-нибудь.

Ко мне вернулась боль, боль оттого, что больше никогда не услышу голос своего отца, живой, а не только звучащий в моем воображении. В воспоминаниях. Воспоминания похожи на звезды, которые медленно гаснут.

У меня разрывается сердце от одной лишь мысли о Сэме. Он еще слишком юн, чтобы потерять отца, так и не узнав его. Эту тоску ничто не излечит. Я бы хотела взять его за руку, но он стойко держится сам по себе. В этом он немного напоминает своего отца.

Я снова задержала дыхание, и мое непроизвольное «пфф» было воспринято доктором Солом как выражение скепсиса.

– Кома – это одно из наименее исследованных явлений, миссис Томлин. Мы не знаем о коме почти ничего и опираемся только на данные статистики, которые не дают ответа на вопросы «почему» и «как». Цифры говорят: два дня в большинстве случаев начало того, что будет длиться вечно. Но не всегда.

– Ему страшно? – спрашивает Сэм. Он уже расковырял свой большой палец до крови. Теперь кусает губы.

– Мы не знаем ничего и о чувствах человека, находящегося в коме, Сэмюэль. Следует исходить из того, что он что-то чувствует, об этом свидетельствуют и снимки. – Доктор Сол указывает на лежащие перед ним распечатки. – Некоторые из моих коллег полагают, что мозг воспринимает в коме все слова, картины и чувства, которые он воспринимает и бодрствуя, в состоянии глубокого расслабления. Есть группа ученых, которые убеждены, что лимбический мозг и мозг рептилии перенимают функцию управления и обеспечивают своего рода «заместительное сознание». Есть еще так называемые инженеры. Они считают, что все, что мы чувствуем и думаем, – любовь, ненависть, заботы, музыка «Роллинг стоунз» – это всего-навсего результат электронной болтовни наших синапсов, а идея души – детская сказочка. Для них кома – это отсутствие электричества в сети.

Сэм снова прикасается к крестику. Его указательный палец дрожит.

– А оттуда он уже может видеть мертвых? – шепчет он и легонько постукивает по крестику.

На этот раз доктор Сол не раздумывает ни секунды.

– Нет, – отвечает он, – твоей отец, Сэм, пережил клиническую смерть. Часто бывает, что пациенты, которые вернулись к жизни, рассказывают, что якобы видели, что нас ожидает по ту сторону. Все подобные рассказы схожи, они о туннелях из света, о чувстве парения, о голосах родственников, которые нас всегда ждут, о расслабленности. Но… – доктор Сол прищуривается, – мы можем очень хорошо объяснить большую часть ощущений и переживаний. Отказ зрения при физической недееспособности объясняет свет в конце тоннеля. Чувство, будто летаешь или паришь над собой, – это типичный признак того, что отдел мозга, отвечающий за равновесие и баланс, дает сбои. Отделение от собственного тела также происходит из-за…

– Думаю, мы вас поняли, – перебиваю я его.

Сэм изо всех сил вцепился в свой стул, пока доктор Сол изливал на нас потоки академических знаний. Сэмюэлю не знания сейчас нужны. Ему нужно нечто иное. Может быть, надежда. А из академических знаний надежду не слепишь.