и смешон их поросячий нрав,
даже если не срабатывает истина:
кто гоним в России, тот и прав.
* * *
Однажды мне мелодия приснилась.
Пел голос чистый, серебристый, нежный.
Мелодия совсем недолго длилась --
вдруг замолчал мой ангел безмятежный.
Проснулась я и в тон ему пропела,
не понимая замысла и слога.
А музыка куда-то улетела.
И что я помню? Как всегда -- немного.
Смешная жизнь! То встречи, то разлуки.
И ничего-то я о ней не знаю.
Зачем ко мне являлись неба звуки?
Я и людей-то плохо понимаю.
* * *
Вздохнула бабочка, что мир перевернется,
и спрятала напудренные крылья.
Я не поверила -- сегодня столько солнца,
и ос гудит лихая эскадрилья.
Но вот упал на землю лист зеленый,
прошелся ветер по верхушкам вишен,
зашелестели, зашумели клены,
и скрипнул желоб под железной крышей.
Потом все стихло. Небо накренилось,
погасло солнце, убежал котенок.
И вдруг загрохотало, обвалилось,
сверкнуло так -- пробрало до печенок.
Завыло, задрожало, закачало,
обрушилось небесным водопадом.
Кончина мира и его начало
мечтали снова оказаться рядом.
Земля захлебывалась желто-бурой пеной:
"Прощайте, люди, не увижусь с вами!"
И небо отпустило мир наш бренный.
И бабочка вспорхнула над цветами.
СТРАШНЕНЬКОЕ
Серый волк уволок
мою бедную козу.
Не возьму себе в толк,
что мне делать в лесу.
Ждать ли близкий рассвет
иль самой погибать?
Отыскать волчий след
иль охотников звать?
Выну я острый нож
и воткну волку в бок.
Ты скотину не трожь,
пропадай, серый волк!
А коза -- что за бес! --
на пригорке стоит.
И все пятится в лес,
серым волком глядит.
* * *
Что знает лист о дереве своем?
"Господь велик, и все мы здесь под богом".
На хрупкой ветке его скромный дом,
и надо ли печалиться о многом.
Из дрожи собственной, из тайны естества,
из недр земных и солнечного света
творит он, наподобье божества,
зеленый мир, не требуя ответа.
Вот это -- жизнь и чудо из чудес.
Растите, листья, замыслу в угоду.
Вам не понять ни дерево, ни лес,
ни ветер, ни осеннюю погоду.
* * *
Не радуга, так... от бензина след
расходится по придорожной луже.
А мир все тот же, только тебя нет.
Вернее, есть. Но это еще хуже.
Прощай, моя несбывшаяся явь,
волненья, трепет, горестные вздохи.
Любовь, любовь! Прошу, меня оставь,
мои дела и так уж слишком плохи.
А что же лучше? Ничего не знать.
"Смотреть на небо и молиться богу".
И лужу просто лужей называть,
переходя знакомую дорогу.
* * *
Звонок телефонный. Как странно!
Прямо с берега океана
в гранит моей тишины
врываются звуки волны.
Плещут, смеются, манят,
шипучей пеной дурманят,
солеными брызгами метят,
надеются -- им ответят.
А что ответит гранит?
Сердце мое молчит.
ЛЕТНИЕ ГАЛЛЮЦИНАЦИИ
Так жарко, что и в Мексику поверишь.
На Пушкинской опунции кустятся.
А вот и сам Антонио Бандерос.
Неужто в Голливуде так резвятся?
Идет себе геройски мне навстречу --
сиеста, кактусы, брюнеты отдыхают.
Загар заморский обнимает плечи.
Уж не стволы ли в сумке громыхают?
Скажу ему, слегка глотнув текилы:
"Бог мой, Антонио, зачем ты здесь, откуда?
А как же гангстеры и нарковоротилы?
Ты победил их, если жив покуда?"
Или вот так. Жара вовсю палила.
Мне изменяли здравый смысл и зренье.
Я ни о чем, конечно, не спросила.
Зачем мне в Мексике пускаться в приключенье.
ЖЕЛТАЯ РОЗА
Твой золотой изысканный наряд
заслуживает вазы безупречной.
Глаза закрою -- тонкий аромат,
сравнится только с нежностью сердечной.
Лимонная с кислинкой -- для других,
для взоров быстрых, грубых, равнодушных.
Ты, верно, как и я, встречала их
в садах и комнатах до обморока душных.
Но вспомни крупный кварцевый песок,
и лунный свет, и ласковое солнце,
росу предутреннюю, легкий поясок
и чисто вымытое в домике оконце.
Раскрой свои медовые уста,
не думай, будто жизнь к тебе сурова.
И ниспошлет на землю красота
в янтарных снах затерянное слово.
Как нимб оно сияет надо мной.
Не исцелит -- скорее, истерзает.
И звук его знакомый и родной,
а смысл, как ни стараюсь, ускользает.
АРМЯНСКОЕ КАФЕ В ИЖЕВСКЕ
Не грусти -- доживем. Доживем и до воскресенья.
Как-нибудь доживем. Не рассчитывай, что подшофе.
Гаянэ и Сурен, пережившие землетрясенье,
примут нас у себя, в своем маленьком летнем кафе.
Обовьет виноград невесомо парящие струны,
рукотворный поток зашумит и сорвется со скал.
И повеет от роз ароматом забытой фортуны,
и старинный дудук заиграет про Средний Урал.
Вот и теплый лаваш, и шашлык -- хороши угощенья.
С млечной россыпью звезд не сравнится божественный тан.
Абрикосы, черешня не фрукты -- плоды просвещенья,
от которых светлеет душа, и не только армян.
А теперь -- говори, если все еще можешь, о грустном,
о безликости будней в краю недозрелых щедрот.
С этим выводом смелым, и все-таки выводом устным,
здесь расстались давно. И с тобой это произойдет.
* * *
Плывет моя славная лодка
по цинковой глади пруда.
И парус -- для ветра находка,
для весел находка -- вода.
Им нравится, споря друг с другом,
скорлупке прокладывать путь.
Мне ж выпало с солнечным кругом
общаться и время тянуть.
Сидеть истуканом без проку,
морские рассказы любить.
И все же к родному истоку,
неведомо как, но доплыть.