Книга Страшного суда

По полу тянуло сквозняком. Киврин подоткнула плащ под ноги, потом подобрала валяющийся рядом кованый крюк для обламывания сучьев и поворошила им чахлый костерок. Тот неохотно ожил, освещая хижину и делая ее еще больше похожей на сарай. С одной стороны обнаружилась приземистая пристройка — видимо, навес под конюшню, потому что ее отделял от остального помещения совсем уж низенький заборчик — ниже, чем наружная изгородь. Света от костерка не хватало, чтобы заглянуть в глубь пристройки, но оттуда доносилась какая-то возня и шорох.

Наверное, свинья, хотя всех свиней к этому времени уже должны были заколоть, а может, молочная коза. Киврин снова поворошила огонь, пытаясь направить побольше света в угол.

Шуршание раздавалось из большой клетки с круглой купольной крышкой, стоявшей перед самой загородкой. Непонятно было, откуда она взялась в этом грязном углу — такая аккуратная, с гладким изогнутым ободом, хитроумной дверцей и изящной защелкой. Из клетки, поблескивая глазами в свете чуть разгоревшегося костра, на Киврин смотрела крыса.

Она сидела на задних лапах, зажав в передних кусок сыра, который и заманил ее в ловушку. На дне валялись еще несколько раскрошенных и заплесневелых кусков. «Больше еды, чем во всей лачуге, — подумала Киврин, замерев на комковатом мешке с луком. — Можно подумать, им есть что беречь от крыс».

Киврин, конечно, видела крыс и раньше — на истории психологии и в тесте на фобии на первом курсе, — но не таких. Таких, по крайней мере в Англии, уже лет пятьдесят никто не видел. Крыса на самом деле была довольно симпатичной, с шелковистой черной шкуркой, размерами чуть побольше белой лабораторной с истории психологии и чуть поменьше бурой, из теста на фобии.

И гораздо чище бурой. Той, с ее грязно-коричневой свалявшейся шерстью и противным голым хвостом, самое место в канализационных трубах, водостоках и тоннелях, откуда ее и достали. Киврин, когда только начала изучать историю Средних веков, наотрез отказывалась понимать, как люди терпели этих отвратительных тварей в своих амбарах, а тем более в домах. При одной мысли, что под кроватью, на которой она лежит, возится крыса, девушку передергивало. Но эта крыса, с блестящими глазами и лоснящейся шерсткой, выглядела чистюлей. Куда чистоплотнее Мейзри и не исключено, что посмышленее. Вполне безобидная на вид.

Словно в подтверждение, крыса изящно откусила кусочек сыра.

— Не такая уж ты безобидная, — сказала Киврин вслух. — Ты — страх и ужас Средневековья.

Крыса выронила сыр и подобралась поближе к решетке, подрагивая усами. Ухватившись розовыми лапками за прутья, она умоляюще глянула сквозь них на девушку.

— Я не могу тебя выпустить, ты же понимаешь.

Крыса навострила уши, словно и впрямь слушала.

— Ты поедаешь урожай, портишь еду, разносишь блох и через каких-нибудь двадцать восемь лет вместе со своими сородичами погубишь половину Европы. Вот кого надо бояться леди Имейн, а не французских шпионов и неграмотных священников. — Крыса поблескивала глазами. — Я бы рада тебя выпустить, но не могу. От чумы погибла треть населения Европы. Если я тебя выпущу, твои потомки только ухудшат дело.

Крыса принялась выписывать беспорядочные петли по клетке, врезаясь в стенки.

— Я бы рада, но не могу, — повторила Киврин.

Огонь почти погас. Дверь, оставленная открытой, в надежде, что мальчик приведет подмогу, захлопнулась, погрузив лачугу в темноту.

«Они не догадаются, где меня искать», — подумала Киврин, понимая, что они и не отправлялись на розыски. Все будут думать, что она мирно спит в светлице Розамунды. Леди Имейн даже проведать не заглянет, пока не поднимется принести ужин. Никто не хватится ее до вечерни, а к тому времени совсем стемнеет.

В лачуге было тихо. Ветер, наверное, унялся. И крыса примолкла. В очаге треснул прутик, брызнув искрами на земляной пол.

«Никто не знает, где я. — Киврин схватилась за ребра, почувствовав кинжальную боль в боку. — Никто меня не отыщет. Даже мистер Дануорти».

Нет, отчаиваться рано. Леди Эливис может вернуться и зайти наверх, чтобы смазать рану вонючим снадобьем, или Мейз-ри заглянет по пути из конюшни, а может, тот мальчишка помчался прямиком в поля за крестьянами, и они вот-вот будут здесь, хоть дверь и закрыта. И даже хватись они ее после вечерни, у них есть факелы и фонари, и родители цинготного мальчишки рано или поздно вернутся готовить ужин и найдут ее, и приведут кого-нибудь из господского дома. «Что бы ни случилось, — твердила она себе, — тебя не оставят». Это слегка обнадеживало.