Книга судьбы

– Не надо, – остановила меня Мансуре. – Ширин прибежала ко мне, и я сама им перезвонила. Имя Масуда и вся личная информация есть в списке. Мне сказали, его скоро обменяют.

Не помню, что со мной было. Наверное, я танцевала, как безумная, и простиралась в молитве на полу. К счастью, Мансуре была рядом, она отгоняла любопытных от двери моего кабинета, и никто не видел, как странно я себя веду. Я должна была отправиться в какое-нибудь святое место, испросить у Аллаха прощения за мои прежние богохульства, пока только что обретенное счастье не просочилось сквозь пальцы, словно вода. Мансуре предложила съездить к гробнице Салеха[5]: до нее было ближе всего.

Я ухватилась за ограду, отделявшую паломников от гробницы, и повторяла снова и снова:

– Господи, я виновата, прости меня! Аллах великий, милосердный, прости меня! Обещаю прочесть все пропущенные молитвы, обещаю подавать милостыню бедным…

Оглядываясь на те дни, я понимаю, что вот тут-то я и впрямь обезумела. Я разговаривала с Богом, словно дитя со своим товарищем по игре, причем правила игры устанавливала я и зорко следила за тем, чтобы ни одна сторона не нарушала эти правила. Аллаха я упорно молила не отворачиваться больше от меня. Как женщина, воссоединившаяся с возлюбленным после разрыва, я была и счастлива, и неспокойна и все просила у Бога прощения в надежде, что он позабудет мою неблагодарность, поймет причину моего исступления.

Я ожила. В мой дом возвратилась радость. Вновь разносился по комнатам смех Ширин. Она бегала, играла, с разгону бросалась мне на шею и целовала. Я кое-что знала об участи военнопленных, я понимала, что Масуду довелось немало страдать, но я знала теперь, что любое страдание со временем изгладится. Важно одно – он жив. День изо дня я ждала его освобождения. Я мыла и убирала дом, приводила в порядок одежду Масуда. Шли месяцы, каждый следующий тяжелее предыдущего, но я держалась, я жила надеждой свидеться с сыном.

И вот летним вечером моего сына привезли домой. Соседние улицы давно уже были украшены огоньками и флагами в честь его возвращения, в нашем доме сладко пахло цветами, конфетами, вареньем – пахло жизнью. Квартира была битком забита людьми. Многих из них я не знала, но обрадовалась при виде кузины Махбубэ и ее мужа, а когда увидела, что и ее свекор приехал к нам, готова была целовать ему руки – в моих глазах этот старик был воплощением любви и веры. Организовала этот праздник госпожа Парвин, а Мансуре, Фаати, Манижэ и Фирузе – за это время моя племянница выросла в красивую юную девушку – готовили несколько дней не покладая рук. Накануне торжественного дня Фаати глянула на меня и сказала:

– Сестра, покрась волосы. Если мальчик увидит тебя такой, он в обморок упадет.

Я согласилась. Я бы на что угодно согласилась. Фаати покрасила мне волосы и выщипала брови. Фирузе, смеясь, заметила:

– Тетушка словно к свадьбе готовится. Красивая, как невеста.

– Да, дорогая, для меня это словно свадьба – но лучше свадьбы. В день свадьбы я вовсе не чувствовала себя счастливой.

Я надела красивое зеленое платье – зеленый цвет Масуд любил больше других, – а Ширин нарядилась в розовое, которое я ей только что купила. С утра мы обе нарядились и изнывали от нетерпения. Приехала матушка с Али и его семьей, появилась и Этерам-Садат. Вид у нее был измученный: она не позволяла себе горевать о сыне, и подавленное страдание становилось все глубже и сильнее. Смотреть ей в глаза я не могла. Мне стало чуть ли не стыдно за то, что мой ребенок остался жив, а ее мальчика нет на свете.

– Зачем ты взяла с собой Этерам? – упрекнула я матушку.

– Она хотела приехать. Что не так?

– Она будет смотреть на меня с завистью.

– Чушь! С чего ей завидовать? Она – мать мученика, ее участь гораздо выше твоей. Аллах воздает ей величайшую честь. Неужели ты думаешь, что она станет тебе завидовать? Нет, дорогая моя, она счастлива, и о ней ты можешь не беспокоиться.

Возможно, матушка была права. Быть может, вера Этерам-Садат была так сильна, что помогла ей пережить потерю. Я старалась больше о ней не думать, но в глаза ей я так и не решилась заглянуть.

Ширин все пыталась разжечь маленькую жаровню с благовониями, но огонь гас. Вот уже девять, у меня лопалось терпение. Наконец-то потянулась процессия. Сколько успокоительных я наглоталась, сколько времени было, чтобы подготовиться, и все же меня охватила сильная дрожь, и я лишилась чувств. Но как прекрасен был момент, когда я открыла глаза – в объятиях Масуда.