Книга судьбы

И в погребе такой же хаос: сломанные столы и стулья, в грязи разбросаны пустые бутылки из-под молока и лимонада, из распоротых мешков высыпался холмиками рис…

Родители Хамида вошли в дом и огляделись, словно не веря своим глазам. При виде такого разгрома мать Хамида вскрикнула и залилась слезами. Она повторяла все громче, это был уже вопль: “Что сталось с моим сыном? Где мой Хамид?”

Я смотрела на нее в изумлении. Надо же, она плачет, а я замерзла, закаменела, как лед в лютую зиму. Собственный разум не повиновался мне. Так и не сумел осмыслить масштабы бедствия.

Отец Хамида поспешно вынес Биби, уложил ее в машину и позвал жену. У меня не было ни душевных сил, ни энергии помочь им или ответить на вопросы. Опустошенность. Понятно было одно: на месте не сидится, вот я и пустилась бродить из комнаты в комнату. Не знаю, надолго ли отлучился отец Хамида, в котором часу вернулся. Он подхватил Сиамака на руки и заплакал. Я все с тем же равнодушием взирала на него. Они оба – за сотни километров от меня.

Дикие вопли насмерть перепуганного ребенка вырвали меня из забвения. Я бросилась наверх, схватила Масуда. Он был весь в поту, его била сильная дрожь.

– Все хорошо, сынок, – сказала я ему. – Не бойся. Все обойдется.

– Собирайте вещи, – сказал отец Хамида. – Поживете у нас.

– Спасибо, нет, – ответила я. – Тут мне лучше.

– Здесь нельзя оставаться. Это небезопасно.

– Я останусь здесь. Хамид попытается связаться со мной. Может быть, я буду ему нужна.

Он покачал головой и повторил:

– Нет, дорогая. Не стоит. Собирай вещи. Если тебе спокойнее у родителей, я отвезу тебя к ним. Боюсь, и наш дом теперь – не самое надежное убежище.

Я поняла, что ему что-то известно, однако не осмелилась спросить. Не хотела знать. В разгроме я как-то ухитрилась отыскать большую дорожную сумку. Я похватала все вещички детей, какие оказались на виду, и бросила их в сумку, а затем собрала кое-что и для себя. Сил, чтобы переодеться, не хватило: я закуталась в чадру поверх ночной рубашки и спустилась вместе с мальчиками по лестнице. Отец Хамида запер за нами дверь.

За весь путь в машине я не сказала ни слова. Отец Хамида болтал с мальчиками, пытался их как-то развлечь. Как только мы подъехали к дому моих родителей, мальчики выскочили из машины и кинулись в дом. Только в этот момент я увидела, что они тоже оставались в пижамах. Такие маленькие и беззащитные.

– Послушай, моя хорошая, – заговорил отец Хамида. – Я понимаю, ты в ужасе, это было страшное потрясение, но надо быть сильной, надо глядеть фактам в лицо. Сколько можно сидеть вот так, молча, словно ты и не с нами, а где-то в своем мире? Ты нужна детям. Позаботься о них.

И наконец хлынули слезы. Рыдая, я все же выговорила тот вопрос:

– Что с Хамидом?

Его отец уткнулся лбом в руль и не отвечал.

– Он мертв! Да? Его убили вместе со всеми! Да?

– Нет, моя хорошая. Он жив. Больше нам ничего не известно.

– Вы получили от него весточку? Расскажите мне! Клянусь, я никому не скажу. Он прячется в типографии? Да?

– Нет. Типографию обыскали два дня назад. Все там вверх дном перевернули.

– Почему вы мне ничего не сказали? Хамид был там?

– Почти… рядом.

– И?

– Он арестован.

– Нет!

На несколько минут я онемела. Потом у меня само собой вырвалось:

– Значит, он все равно что мертв. Ареста он боялся больше смерти.

– Не надо так говорить. Ты должна надеяться. Я сделаю все, что смогу. За вчера и сегодня я обзвонил сотни людей. Я встречался с важными людьми, у них есть связи, я подключил всех знакомых, а ближе к вечеру побываю у адвоката. Все говорят нам, что надежда есть. Я вовсе не отчаиваюсь. И ты поможешь мне, если все время будешь звонить, чтобы мы знали, как ты и мальчики. На сегодня он жив – возблагодарим Бога.

Следующие три дня я провела в постели. Я не заболела, но сил не осталось ни капли, я ничем не могла заняться. Тревоги и страхи последних месяцев вкупе с последним чудовищным ударом отняли у меня и волю, и силы. Масуд сидел рядом и гладил меня по голове. Он уговаривал меня поесть, ухаживал, точно сиделка. Сиамак же молча рыскал вокруг пруда. Он ни с кем не разговаривал, не дрался, ничего не ломал, не играл. Что-то такое сверкало в его темных глазах, и этот глубокий блеск пугал меня больше всех его перепадов настроения и обычной агрессии. За одну ночь мой мальчик постарел на двадцать лет, теперь это был битый жизнью, ожесточившийся мужчина.