Книга судьбы

– То, что они присоединились к иракской армии и вместе с ней напали на Иран, сражались против иранских солдат. Что было бы, если б я остался с ними и на поле боя сошелся бы с Масудом? Мне до сих пор снится такой кошмар, и я просыпаюсь от него среди ночи.

– Слава Аллаху, ты образумился! – обрадовалась я.

– Ну, не вполне. Я все чаще думаю об отце. Ведь он был великий человек, ты согласна? Мы вправе им гордиться. Здесь многие разделяют его убеждения. И мне рассказывают о нем такое, чего я никогда не знал. Эти люди хотели бы встретиться с тобой, послушать твои воспоминания.

Я настороженно глянула на него. Старая рана так и не зажила. Мне бы не хотелось разрушать сложившийся у Сиамака идеальный образ отца, лишать его права гордиться героем, но сама эта потребность в идеале и зависимость от него казалась мне признаком недостаточной зрелости.

– Послушай, Сиамак, мне этот пафос не по душе, – сказала я. – Ты ведь знаешь, что я не разделяла убеждений твоего отца. Он был добрый, порядочный человек, но и у него были свои изъяны и ошибки. Самое худшее – его предвзятость. И в его глазах, и в глазах тех, кто разделял его мировоззрение, мир был разделен надвое: каждый человек считался либо сторонником, либо противником, и у противников заведомо не могло быть ничего хорошего. Даже в искусстве истинным художником считался лишь тот, кто разделял их точку зрения, все остальные – идиоты. Когда я говорила, что мне нравится такой-то певец или стихи такого-то поэта, твой отец отвечал, что этот певец или поэт поддерживает шаха или что он антикоммунист, а потому его творчество – мусор. Он добивался, чтобы я почувствовала себя виноватой: как это мне могли понравиться эти стихи или песня!

У них не было своего мнения, личных предпочтений. Помнишь тот день, когда умер аятолла Талегани? Наши соседи, господин и госпожа Дехгани, члены левой фракции, то и дело заходили к нам и звонили своим “соратникам” выяснять, как им следует себя вести. Незадолго до смерти аятолла высказался против курдских повстанцев, и теперь они не знали, как реагировать на его смерть. Они целый день разыскивали лидеров своей группировки, спросить, надо ли скорбеть об этой смерти. Наконец пришло распоряжение: аятолла был защитником народа, его смерть подобает оплакать. Госпожа Дехгани тут же разразилась слезами и побежала надевать траур. Ты это помнишь?

– Нет! – сказал Сиамак.

– А я помню. И я хочу, чтобы ты полагался на собственные мысли и убеждения, чтобы ты судил, что хорошо и что плохо, основываясь на чтении, знании – чтобы ты сам делал выводы и принимал решения. Идеология – это ловушка, она сужает представления о жизни, стесняет мысль, порождает предрассудки и стереотипы. В конце концов человек превращается даже не в плоского, а в одномерного фанатика. И я готова все это высказать твоим знакомым – и перечислить им все ошибки и твоего отца, и твои!

– Как ты можешь, мама! – рассердился Сиамак. – Мы должны беречь его память. Он – герой!

– Устала я от героев! – сказала я. – И воспоминания у меня остались такие печальные, что я не хотела бы их ворошить. И тебе следовало бы забыть прошлое и подумать о будущем. У тебя впереди вся жизнь, к чему застревать в прошлом?

Не знаю, в какой мере Сиамак согласился со мной – возможно, мои слова не произвели на него никакого впечатления, – но больше ни у него, ни у меня не появлялось желания поговорить о политике.

Я расспрашивала Сиамака о Парванэ и ее детях, стараясь вызнать таившееся в его сердце чувство, и наконец он открылся мне.

– Лайла очень умна, и у нее доброе сердце! – восхищался он. – Она изучает менеджмент. В этом году получит диплом и начнет работать.

– Ты влюблен? – напрямую спросила я.

– Да! Как ты узнала?

Я рассмеялась и ответила:

– Догадалась еще в аэропорту. Матери такое быстро угадывают.

– Мы хотим отпраздновать помолвку, но существуют препятствия.

– Какие препятствия?

– Ее родители. Конечно, тетя Парванэ замечательная, она мне почти заменила мать, я знаю, она меня любит. Но в этом вопросе она принимает сторону мужа.

– А что говорит Хосров?

– Его не поймешь. Он против, он предъявляет нам какие-то нелепые требования и условия. Он все еще думает, как в Иране – сто лет тому назад. Словно и не учился здесь и не жил столько лет.

– И что же он говорит? – повторила я.

– Мы заикнулись о помолвке, а он ответил: “Нет, не позволю!”

– Вот как? Ничего, я с ними поговорю и выясню, в чем тут дело.

Парванэ, как оказалось, нисколько не возражала. Напротив, она была рада, что Сиамак и Лайла полюбили друг друга.

– Сиамак мне все равно что сын, – рассуждала она. – Он иранец, он говорит на родном языке, мы прекрасно понимаем друг друга. Чего я боюсь, так это зятя или невестки из немцев – какие у меня с ними могут быть отношения? А о Сиамаке я знаю все, знаю даже его предков. Он умен, хорошо учился и сейчас успешно работает, у него впереди блестящее будущее. И самое главное – дети любят друг друга.

– Так в чем же дело? – удивилась я. – Я так поняла, что Хосров придерживается иного мнения.