Книга тайн

На предпоследней странице стояло на четвереньках существо с телом свиньи и головой человека, из одежды на нем была лишь шляпа. За этим существом в анальном совокуплении пристроилась собака в короне, а другая собака стояла спереди, держала эту тварь за уши и сношала в рот. Судя по безумному экстатическому выражению на пухлом человеческом лице, свинья получала наслаждение. Трудно было сказать, то ли это мужчина, то ли женщина, потому что у существа были мужские гениталии, но свисающие с брюхатого тела женские груди, вокруг которых у его ног толклась целая стая дикарей, желавших подкормиться. За всеми ними высилась фигура в плаще, теперь троекратно увеличившаяся в размерах, она зловеще ухмылялась, глядя на них, и была подобна облаку дыма.

— Кто это?

— Свинья в шляпе — это Папа, — сказала Эмили. — Собаки — король Франции и император Священной Римской империи. Поскольку мы знаем время и место, то я бы предположила, что это своего рода метафора арманьякского разбойничества в сороковые — пятидесятые годы пятнадцатого века.

— А этот тип за ними?

Джиллиан повернулась, посмотрела на него горящими от возбуждения глазами.

— Неужели ты не догадываешься?

Последним животным в бестиарии была крыса. Она, казалось, была добавлена задним числом — фигуры в плаще, присутствовавшей на каждой странице книги, здесь не было.

«Крыса следует за гусыней в ее гнездо и пожирает гусят».

Рядом с этим текстом была картинка, изображающая разоренное жилище. Крыса в квадратной матерчатой шапке вроде той, что носил Фуст, сидя на задних лапах, отрывала голову пушистому гусенку, еще целиком не вылупившемуся из яйца. Его детские глаза были полны ужаса и уставлены на мать-гусыню не в силах понять, почему она не приходит ему на помощь. А мать, беспомощная, смотрела на происходящее. Крылья у нее были оторваны и бесполезными ошметками лежали на земле. Кровь сочилась из ее груди в том месте, где было вырвано сердце. А она в своем отчаянии еще и не заметила этого. Крысенок с лицом Петера Шеффера вгрызался в ее ногу.

Признаюсь, первой моей реакцией была не злость и не потрясение — ревность. Пока тетради моей Библии, медленно накапливаясь, томились в кладовой Хумбрехтхофа, Каспар пожал первые плоды моего творения. Он победил.

Он внимательно смотрел на меня.

— Ну, что скажешь?

— Это… — Я тяжело опустился на кровать, когда в полной мере осознал всю чудовищность того, что он сделал. — Это гнусность.

— Но какая прекрасная. Все, о чем мы мечтали, прежде чем Фуст уничтожил это. — Он встал на колени рядом со мной и погладил страницу. — Мои рисунки и твои слова.

— Это не мои слова.

— Два наших искусства сплелись в одно. Это наш шедевр. — Он показал на оглавление. — Мне даже удалось напечатать рубрикацию.

Я перелистал страницы. В некотором смысле он был прав: книга выглядела безупречной. Пропорции были приятны глазу, страницы точно выстроены, каждая капля чернил, казалось, сверкала на своем месте. Иллюминации отливали золотом. Но это был блеск чистейшего яда.

— И сколько ты таких напечатал?

— Тридцать.

— И они здесь?

— Недалеко.

— Принеси их мне, — потребовал я. — Ты должен принести их, чтобы уничтожить.

Усмешка не сошла с его лица, хотя и стала чуть более натянутой.

— Почему я должен их уничтожать? Они совершенны.

— Они богохульны! — воскликнул я. — Ты взял от моего искусства все прекрасное и благородное, что могло бы способствовать спасению мира, и обесценил его. Ты искуситель. Змий в саду.

— А ты — слепой дурак. — В одно мгновение ужасающий гнев преобразил его лицо. — Слабоумный идиот, случайно сделавший открытие, всю мощь которого не в силах осознать. Я обуздал его единственной силой в мире, заслуживающей этого.

Я, ошеломленный, сидел на кровати. В воцарившемся молчании я услышал шаги по лестнице. Мы повернулись к двери, обездвиженные в нашей схватке, как звери и охотники в его книге.

На площадке появился отец Гюнтер.

— Иоганн? Уже почти одиннадцать. Тебя ждут в суде.

Мои кости вдруг стали жидкими, как ртуть.

— Я не могу туда идти.

Гюнтер посмотрел на меня, потом на Каспара — ничего не понимающий зритель нашего жестокого раздора.

— Ты должен. В противном случае они вынесут решение против тебя, и ты потеряешь все.

Я упал на кровать. Суд, решение, Фуст — все это было ничто. Каспар разрушил субстанцию, которая делала меня единым существом, и разбросал мои составляющие. Все во мне, имевшее какой-то смысл, оказалось утрачено.

— Иди туда ты с Киффером. Потом сообщите мне, что скажет против меня Фуст.

Он помедлил.

— Если ты не можешь ответить ему…

— Иди!

— Ты не болен? Может, мне удастся убедить суд перенести слушания. — Он посмотрел на Каспара, взглядом умоляя его о помощи.

Каспар, ничего не говоря, поглаживал обложку своей книги.

— Оставь меня, — прошипел я. — Это решено.

Метнув последний недоумевающий взгляд на Каспара, Гюнтер поспешил из комнаты. Я услышал его удаляющиеся шаги на лестнице, потом хлопок двери — он вышел из дома.

Глазами, полными слез, я посмотрел на Каспара. Я ощущал гладкий, как кожа ягненка, пергамент этой презренной книги.