Книга тысячи и одной ночи. Том 6. Ночи 607-756.

«Вся печень изранена моя, – кто бы продал мне
Другую, здоровую, в обмен, без болячек?
Но все отказались люди печень мою купить —
Никто за здоровое не купит больное.
Стенаю я от тоски, в груди поселившейся,
Как стонет давящийся, вином заболевший».

И клянусь Аллахом, – говорил Абу-Исхак, – я подумал, что двери и стены и все, что есть в доме, отвечает ему и поёт с ним, так прекрасен был его голос, и мне казалось даже, что я слышу, как мои члены и одежда отвечают ему. И я сидел, оторопев, и не был в состоянии ни говорить, ни двигаться из-за того, что вошло ко мне в сердце, а старец запел такие стихи:

«О голуби аль-Лива[571]

, вернитесь хоть раз ко мне —По вашим я голосам тоскую безмерно!
Вернулись они к ветвям, едва не убив меня,
И им не открыл едва я все свои тайны.
И криком зовут они ушедшего, словно бы
Вина напились они и им одержимы.
Не видел мой глаз вовек голубок, подобных им,
Хоть плачут, но из их глаз слеза не струится.

И он пропел ещё такие стихи:

«О Неджда зефир, когда подуешь из Неджда ты,
Твоё дуновение тоски мне прибавит лишь.
Голубка проворковала в утренний светлый час
В ветвях переплётшихся лавровых и ивовых.
И плачет в тоске она, как маленькое дитя,
Являя тоску и страсть, которых не ведал я.
Они говорят, что милый, если приблизится,
Наскучит, и отдалённость лечит от страсти нас.
Лечились по-всякому, и не исцелились мы.
Но близость жилищ все ж лучше, чем отдаление,
Хоть близость жилищ не может быть нам полезною,
Коль тот, кто любим тобой, не знает к тебе любви».

И потом старец сказал: «О Ибрахим, спой напев, который ты услышал, и придерживайся этого способа в своём пении, и научи ему твоих невольниц».

«Повтори напев», – сказал я. Но старец молвил: «Ты не нуждаешься в повторении, ты уже схватил его и покончил с ним».

И потом он исчез передо мной, и я удивился и, взяв меч, вытащил его и побежал к дверям гарема, но увидел, что они заперты. И я спросил невольниц: «Что вы слышали?» И они сказали: «Мы слышали самое лучшее и самое прекрасное пение».

И тогда я вышел в недоумении к воротам дома и, увидев, что они заперты, спросил привратников про старца, и они сказали: «Какой старец? Клянёмся Аллахом, к тебе не входил сегодня никто».

И я вернулся, обдумывая это дело, и вдруг кто-то невидимо заговорил из угла комнаты и сказал: «Не беда, о Абу-Исхак, я – Абу-Мурра[572], и я был сегодня твоим собутыльником. Не пугайся же!»

И я поехал к ар-Рашиду и рассказал ему эту историю, и ар-Рашид сказал: «Повтори напевы, которым ты научился от него». И я взял лютню и стал играть, и вдруг оказывается, напевы крепко утвердились у меня в груди.

И ар-Рашид пришёл от них в восторг и стал пить под них, хотя и не увлекался вином, и говорил: «О, если бы он дал один день насладиться собою, как дал насладиться тебе».

И затем он приказал выдать мне награду, и я взял её и уехал».

Рассказ о Джамиле и сыне его дяди (ночи 688—691)

Рассказывают также, что Масрур-евнух говорил: «Однажды ночью повелитель правоверных Харун ар-Рашид сильно мучился бессонницей. И он спросил меня: „О Масрур, кто у ворот из поэтов?“ И я вышел в проход и увидал Джамиля ибн Мамара-альУзри[573] и сказал ему: «Отвечай повелителю правоверных!» И Джамиль молвил: «Слушаю и повинуюсь!» И я вошёл, и он вошёл со мною и оказался меж рук Харуна ар-Рашида, и приветствовал его, как приветствуют халифов.

И ар-Рашид вернул ему приветствие и велел ему сесть, и потом сказал: «О Джамиль, есть ли у тебя какой-нибудь удивительный рассказ?» – «Да, о повелитель правоверных, – ответил Джамиль. – Что тебе более любо: то, что я видел и лицезрел, или то, что я слышал и чему внимал?» – «Расскажи мне о том, что ты видел и лицезрел», – сказал халиф. И Джамиль молвил: «Хорошо, о повелитель правоверных! Обратись ко мне всем своим существом и прислушайся ко мне ушами».