Книга, в которой слишком много меня

Это заметно не сразу. Я сама начала понимать, как перекроила меня выбранная стезя, только тогда, когда из всех моих подруг действительно близкими и родными остались только две — тоже инженеры. Под остальных приходится подстраиваться, выбирать слова и темы, а с ними — можно быть собой.

С папой было так же.

- Как думаешь, — начинаю я и беру паузу, чтобы отдышаться и сморгнуть выступившие слезы, — это когда-нибудь закончится? Когда-нибудь мы сможем просто говорить и не вспоминать ни о чем настолько горьком, что…

Успокоительное — вещь. Жаль только, эффект накопительный. Глядишь, через месяцок я всё-таки смогу договорить два предложения подряд и не зайтись таким кашлем, что собеседник побежит за водичкой.

- Не знаю, — вздыхает Денис и вручает мне стакан.

Я выпиваю залпом и беспомощно приваливаюсь к его плечу. Глотать больно. Говорить, скорее всего, тоже.

Да и что тут скажешь?

Денис тоже молчит. Но всё-таки обнимает меня за плечо, не сводя взгляда с горшков. Я стараюсь не думать о цветах. Во всяком случае, только не об орхидеях.

А у Дениса на щеке — длинный черный развод. Наверное, вытер лицо рукой, пока шел на кухню за водой. И мне стоит намекнуть и сходить за салфетками или хотя бы чистым полотенцем, чтобы загнать дорогого гостя в душ целиком — а там проблема с грязным лицом решится сама собой.

Осмотрительная женщина так и сделала бы. Но есть осмотрительные женщины, а есть я.

Я протягиваю руку и провожу по грязному следу пальцем. Ничего не стираю, естественно, только сама пачкаюсь.

Но Денис поворачивается вслед за моей ладонью, и его лицо вдруг оказывается так близко, что я чувствую запах вина и кофе.

Кажется, я тянусь к нему первой.

Губы неожиданно мягкие и податливые — настолько, что я на какое-то ослепительно бессовестное мгновение забываю, кто мы, где мы и зачем, и полностью концентрируюсь на ощущениях. Это потом до меня доходит, что я, кажется, впервые за полтора месяца вообще на чем-то сконцентрировалась. Не могла найти что-нибудь общественно полезное…

Взгляд у Дениса серьезный и твердый. Для пущего контраста с губами, не иначе. Я даже вспоминаю что-то там про здравый смысл и недопустимость важных решений в ближайшие недели, но надолго этого просвета не хватает, потому что рука на моем плече будто тяжелеет — и вдруг прижимает меня крепко-крепко, до почти болезненного напряжения в рёбрах.

- Наташ…

Лица я не вижу, потому что уткнулась носом в плечо. Но по голосу понимаю, что настало время сложных щей и душевных терзаний.

А мне не хочется терзаться. Я тут сконцентрироваться наконец-то смогла. Невероятный, немыслимый прогресс!

- Подумаем об этом утром, — шепотом предлагаю я и запускаю руки к нему под рубашку.

А потом думать становится слишком сложно. Но поражать интеллектом вроде бы уже и не требуется, а мир вокруг внезапно становится ярким, простым и четким, словно кто-то смыл испарину со стекла.

Наверное, это тоже истерика. Но в таком виде она устраивает меня гораздо больше.

А вот пуговицы на рубашке не устраивают категорически. Пуговицы — дьявольское изобретение. Во всяком случае, такие, как у Дениса — мелкие, верткие и плоские, они будто сопротивляются и изо всех сил стараются отстоять юношескую честь, пока я предаюсь греху гнева и подумываю об унынии.

Кажется, одну или две пуговицы я таки отрываю.

И возношу хвалу изобретателю "молнии" — благодаря ей перейти к другим, более интересным, грехам становится куда как проще. Я прижимаюсь щекой к обнажённому плечу Дениса, сладко вздыхаю — и мир отходит на второй план и обещает не беспокоить.

Очень мило с его стороны, если задуматься.

Глава 11.1. Книга, в которой слишком много меня

Ночь выпадает из памяти.

Кажется, я ещё просыпаюсь, как обычно, в три и в пять, оба раза — с удивлением (Что, правда? Это все со мной?) и страхом (а вдруг нет?), и оба раза немедленно бросаюсь проверять соответствие собственных впечатлений и реальности.

В три часа ночи Денис Владимирович охотно демонстрирует стопроцентное совпадение девичьих фантазий и суровой действительности. В пять — жалобно стонет, что ему вообще-то уже не восемнадцать для таких экзерсисов, подминает меня со всеми моими низменными поползновениями под бок и бессовестно сопит мне в макушку.

Я возмущаюсь, ерзаю — и неожиданно отрубаюсь до полной черноты без единого намека на сны. Сплю так крепко и долго, будто организм решил отыграться за полтора месяца бессонницы разом. И даже просыпаюсь не как обычно, внезапным толчком, — а выплываю из сна, как из неспокойного моря, то затягивающего в дремотную глубину, то подталкивающего к берегу.

Денис уже не спит. Сидит на кухне, хмурится в телефон и поглядывает за окно.

- Заказал нам завтрак, но курьер, похоже, заблудился, — так виновато поясняет он, будто лично завел курьера на болота, вдохновившись примером Сусанина.

Подозреваю, что у меня сейчас тоже вид, как у школьника, попавшегося с первой сигаретой. Принятое спьяну решение на трезвую голову кажется не таким уж естественным и правильным. Но жалеть о нем я отказываюсь.

- Кофе?