Книга воды

Беретик на ушах, как носят московские девочки, сигаретка у губ, дутая куртка, джинсы, ботиночки – вся спортивная и неутомимая Лиза рядом, справа, а за нею Нева. А на той стороне «Кресты» – краснокирпичные старые корпуса тюряги, куда через два года попадет Андрей Гребнев и откуда он выйдет уже не Андреем Гребневым еще через год. А до этого туда попадет питерский национал-большевик Стас Михайлов за убийство на кладбище человека кавказской национальности. А еще до этого в конце марта уйдет Лиза. А еще через неделю уйдет Дугин. Она – 26 марта. Он?.. Окончательный разрыв произошел после собрания 6 апреля. Девушка и лучший друг ушли с дистанцией в десять дней. Так и должно быть. Так жестоко и должно быть.

А пока мы шли с ней и целовались под дождем.

– Ну как же я тебя люблю, Лимонов?! – говорила она покровительственно. – Маленький. Ты же маленький, – говорила она как с ребенком, глядя на меня. – Это для других ты вождь, а для меня…

В ее ласковых словах я чувствовал опасность. Но я не возражал. Я пронзительно знал, что все развалится, что не будет ее, но будут другие, не будет Дугина, но будет другое, что я все соберу. Соберу опять, так как я должен собирать, строить, из Хаоса строить Космос. А их удел разрушать. Что мы боремся: Инь и Янь, Тьма и Свет, Ормузд и Ариман…

Как ребенок у царских врат, я знал будущее: у Блока есть такие чудовищные строки о том, как девушка пела в церковном хоре о happy end, что вернутся все корабли в гавань, «и только далеко у царских врат», замечает холодный Алессандро Блок, «причастный тайнам плакал ребенок о том, что никто не придет назад». Я шел рядом с нею и хоронил нас. И коллекционировал ее позы. Рука с сигареткой. Зажигалка. Глаза спокойные, покровительственные. Ее глаза лгали даже ей самой. Она шла уверенно, с фашистом, на сутки, на двое, на трое или на неделю – абсолютно уверенная в том, что это со мной надо быть. На Потемкинской в штабе НБП не было санитарных условий, поэтому под джинсами, под колготами, под трусами из ее небольшой щели выкатилась при ходьбе, мазок за мазком, капля за каплей, сперма фашиста, идущего рядом с ней. Рано утром на кресле-кровати Александра, под портретом Муссолини в каске, фашист выплеснул свою сперму в еврейскую девочку Лизу. Я с нежностью думал об этом.

Вышел луч солнца. Побликовал на облезлой игле Петропавловской крепости. Мокрые, мы слонялись по аллеям. Вышли туда, где стояли пушки. Там открывался широкий раструб Невы, булыжные камни мощеной набережной в этом месте были забрызганы невской волной. С Рижского залива, от Балтики, задул ветер. Направление ветра точно совпадало с направлением брызг невской воды.

Вымерзшие, мы зашли в сырую палатку при выходе из крепости. Там была только водка. И только пиво. Я выпил свои двести граммов и, причастный тайнам, стал смотреть, как она ест сосиску в тесте. Как кошка, на один бок.

– Лаура, я твой Петрарка, Че Гевара, я твой Реджис Диоре, – обратился я к ней… – Чтобы увидеть тебя – нужны очи. Я вижу тебя!

– Что? – спросила она.

– Я могу дать тебе бессмертие, – сказал я.

– Напился? – сказала она. – Тот, кто у нас никогда не бывает пьяным? Как его зовут?

– Напился, – согласился я. – Лимонов его зовут.

И все произошло, как я увидел. Все рассыпалось. И я опять стал создавать Космос из Хаоса.

Дон

Дон связан с моим происхождением. Дело в том, что по отцу наша семья Савенко происходит из Воронежской области, из верховьев Дона. Отец мой родился в 1918 году в городе Боброве Воронежской области, бабка моя Вера (в девичестве Борисенко) прожила всю 58-летнюю жизнь в городе Лиски Воронежской области. А вообще-то все Савенки вышли из небольшой деревни Масловка Воронежской области. Придурки москвичи причисляют меня иногда по фамилии к украинцам, но это потому, что не осведомлены. Так же, как и на Кубани, живет в верховьях Дона множество людей с фамилиями, кончающимися на «о», все они потомки казаков. Ни бабка моя ни слова не знала по-украински, ни отец не знает. Верховья Дона и городки вокруг него исконно казацкие. В этих местах родился отец Степана Разина, а городок Бобров, где родился мой отец, был в свое время ставкой восстания Болотникова. Мы бунтовщики по крови своей, и в том, что я сижу сейчас в крепости у злых московитов, есть историческая закономерность. Если же еще добавить, что, согласно семейной легенде, сообщенной мне бабкой Верой (когда мне было 15 лет), в кровь нашу по дороге затесалась буйная кровь сотника-осетина, то со мной все ясно. От матери в мои вены пущена струя татарской крови, так что Аллах Акбар, и молиться мне надо портрету Степана Разина в турецкой чалме, такой существует.