Книга волшебных историй [антология]

Сама Мария Николаевна была не вполне обычной монахиней. По крайней мере, она сильно выделялась на общем фоне. Перед смертью, уже приняв схиму, она бредила по-французски. Ей, привыкшей жить по своей воле, было трудно смиряться, всегда спрашивая разрешения духовника или игуменьи. Она скучала по общению с близкими ей по образованию людьми, читала газеты и современные книги. «У нее в келье, – вспоминала ее дочь Е. В. Оболенская, – в каждой комнате перед образами и в спальне перед киотом горели лампадки, она это очень любила; но в церкви она не ставила свечей, как это делали другие, не прикладывалась к образам, не служила молебнов, а молилась просто и тихо на своем месте, где у нее стоял стул и был постелен коврик. Первое время на это покашивались, а иные и осуждали ее, но потом… привыкли».

«Я как-то раз приехала к матери с моей дочерью Наташей, которая страдала малярией. Мать приставила к ней молодую, очень милую монашенку, которая ходила с ней всюду гулять; но когда та хотела повести ее на святой колодезь, уверяя, что стоит ей облиться водой, как лихорадка сейчас пройдет, мать сказала:

– Ну, Наташа, вода хоть и святая, а всё лучше не обливаться…

Монашенка была страшно скандализирована этими словами».

Раз в год, на два летних месяца, она приезжала гостить к брату в Ясную Поляну. Выхлопотать разрешение на это было непросто, пришлось обратиться к калужскому архиерею. Последний раз она была в Ясной летом 1909 года и, по свидетельству дочери, уезжая, горько плакала, говоря, что больше не увидит брата.

Но именно к ней приехал Толстой после своего бегства из Ясной Поляны осенью 1910 года. Встреча их в домике Марии Николаевны была очень трогательной. Приехав с доктором Маковицким в Шамордино 29 октября уже поздно вечером, Толстой даже не заглянул в номер гостиницы, где они решили остановиться, и немедленно отправился к сестре. Эта стремительность говорит о многом. Толстой рвался к сестре излить душу, поплакаться, услышать слова поддержки. Это был очень тонкий момент. Как монахиня, она должна была бы упрекнуть брата, что отказался нести свой крест до конца. Ведь и сама она осуждала себя за то, что в свое время из гордости разошлась с Валерианом и тем самым обрекла себя на дальнейшую цепь грехопадений. Однако она ни одним словом не выразила несогласия с его поступком, целиком поддержала его.

В келье Марии Николаевны в то время были ее дочь Елизавета Валериановна Оболенская и родственница игуменьи. Они стали свидетелями необыкновенной, мелодраматической сцены, когда великий Толстой, рыдая попеременно на плечах сестры и племянницы, рассказывал, что происходило в Ясной Поляне в последнее время… Как жена следила за каждым его шагом, как он прятал в голенище сапога свой тайный дневник и как наутро обнаруживал, что тот пропал. Он рассказывал, как Софья Андреевна прокрадывалась по ночам в его кабинет и рылась в бумагах, а если замечала, что он в соседней комнате не спит, входила и делала вид, что пришла узнать о его здоровье… Он с ужасом поведал о том, что Софья Андреевна пыталась покончить с собой, утопившись в пруду… «Какой ужас: в воду…»

Племяннице Толстой показался «жалким и стареньким». «Был повязан своим коричневым башлыком, из-под которого как-то жалко торчала седенькая бородка. Монахиня, провожавшая его от гостиницы, говорила нам потом, что он пошатывался, когда шел к нам».

На следующий день, уходя от сестры после второго визита к ней, Толстой заблудился в коридоре и никак не мог найти входную дверь. Перед этим сестра рассказала ему, что по ночам к ней приходит какой-то «враг», бродит по коридору, ощупывает стены, ищет дверь. «Я тоже запутался, как враг», – мрачно пошутил Толстой во время следующей встречи с сестрой, имея в виду собственные блуждания в коридоре. Впоследствии Мария Николаевна мучилась тем, что это были последние слова брата, сказанные ей.

И еще она страшно страдала от того, что духовник запретил ей молиться о брате после его смерти. Ведь Толстой был отлучен от церкви. Но никакие отлучения не могли поколебать ее любовь к нему. За год до ухода Толстого из Ясной Поляны и его смерти в Астапове она писала ему: «…я тебя очень, очень люблю, молюсь за тебя, чувствую, какой ты хороший человек, так ты лучше всех твоих Фетов, Страховых и других. Но все-таки как жаль, что ты не православный, что ты не хочешь ощутительно соединиться с Христом… Если бы ты захотел только соединиться с Ним… Какое бы ты почувствовал просветление… и мир в душе твоей… и как многое, что тебе теперь непонятно, стало бы тебе ясно, как день!»