Занятия школы происходили в помещении районной библиотеки где-то на Выборгской стороне, за Кондратьевским проспектом. Были младшие классы, к которым я не имел отношения — у них уроки кончались рано — и шестой класс. Он состоял всего из двенадцати ребят, одетых в странную смесь заграничной и русской одежды — заграничные джемперы и русские валенки, и тому подобное. Беда с ними заключалась в том, что предшествующий шестой класс был в полном составе принят в техникум или в ремесленное училище, где ребята и учились и работали, получая не то стипендию, не то заработную плату; того же самого требовал и нынешний шестой класс, и им никак нельзя было объяснить, что за это время произошла очередная наркомпросовская реформа, и в техникум теперь уже принимали только после седьмого класса. И ребята устроили обструкцию. Как сказал кто-то из учителей, они привыкли, что в школе порют, а школа без наказаний была для них синонимом безнаказанности. Сначала их немного беспокоила угроза вызвать родителей, но потом они поняли, что и это не опасно. Так как их было всего двенадцать, то они легко сговорились между собой, и «разделять и властвовать» в этом классе, противопоставляя «хороших» «плохим» было невозможно. Чего они только не выделывали! Бедного Шадрина они довели чуть ли не до припадков. Учитель открывал шкаф, чтобы достать тетради — они запирали учителя в шкаф; или раздавал тетрадки — они тут же, во время урока, сжигали их на самодельном костре посреди пола; добивались, чтобы их выгнали из класса, и запирали класс снаружи. Единственная, кого они любили и немного уважали, была заведующая школой — красивая, энергичная молодая женщина, — как её звали, я уже не помню; но у нее сделались от них нервные колики.
Центром класса были брат и сестра — Мери и Алан. Они одни в классе были англичане (остальные были преимущественно дети американских финнов). Родители Мери и Алана однажды поспорили с леди Астор, которая утверждала, что они не выдержат трех лет жизни в СССР — и приехали сюда на работу в самом начале пятилетки, когда иностранных специалистов в СССР было еще очень мало; пока не открылась эта английская школа, Мери и Алан учились в обыкновенной советской школе и прекрасно научились говорить по-русски. Поэтому они служили здесь как бы переводчиками — остальные ребята по-русски не понимали, или делали вид, что не понимают. Алан был главным заводилой всех безобразий, но Мери была организующим началом порядка. Ребята слушались ее беспрекословно, и через нее иногда удавалось повлиять на класс. На педагогическом совете никак не могли решить, что делать с этой парой: Алана можно и должно было выгнать — он был главным корнем зла, и в то же время отлично мог учиться в русской школе. Но тогда пришлось бы перевести в русскую школу и Мери, а без нее никто не брался справиться с классом.
В этот-то класс я пришел учителем географии в неполные семнадцать лет. Впрочем, за все недолгое время, что я там проработал, я вряд ли сказал по географии более пяти фраз. Это было нелегко и само по себе, так как у меня вовсе не было свободной беглости английской речи; но главной моей задачей (как мне объяснили) были совсем не занятия — я должен был хотя бы заставить ребят просидеть до конца урока более или менее спокойно. Поэтому, кроме «Shut up» и «Sit down» я мало что успевал произносить. Они усаживались вокруг длинного библиотечного стола, я ставил на стол глобус; в тот же момент они снимали глобус со стержня и начинали им играть. Я с трудом добивался относительного спокойствия и начинал говорить. В это время один из ребят медленно и чинно подходил ко мне с валенком в руках. «What do you want?!» — «Teacher, smell!» («Что тебе надо?» — «Учитель, понюхайте!»).
Учтя, что они были всего на два-три года моложе меня, я понял, что с этим делом не справлюсь, и через две недели уволился. Когда я через несколько дней пришел за расчетом, я увидел в читальном зале библиотеки бесподобное зрелище: происходило классное пионерское собрание с участием заведующей и представительницы РайОНО. (Все ребята были пионерами, но ни одна пионервожатая у них не уживалась: если она была англичанкой, ребята объясгяли, что не могут с ней работать, так как она «petty bourgeois» — «мелкобуржуазна», а если русской — заявляли, что ее не понимают).
Сейчас все ребята сидели чинно вокруг очень длинного стола; во главе его сидела робкая, испуганная американка — пионервожатая, которая вела собрание, и двое взрослых: заведующая школой и заведующая РайОНО. Впрочем, не все ребята сидели за столом — Мери сидела на выступе книжного шкафа на другом конце комнаты и болтала нога1%1. Изредка она давала чказания председательнице (конечно, по-английски):
— Ну, чего же ты сидишь? Спроси: есть ли вопросы.
— Ну, чего же ты? Скажи: кто хочет высказаться.
И переводила для тетки из РайОНО что ей хотелось из выступлений.
Я махнул рукой, получил свои деньги и ушел. Мой вклад в семейный бюджет оказался небольшим.