Книга воспоминаний

Но даже стыдно перечислять все имена исполнивших свой долг и по большей части сложивших голову: достаточно почитать любую мраморную Доску с перечнем погибших в любом ленинградском учреждении. А чисто русский поэт Кирсанов, сунувшись раз на фронт, бежал оттуда «прямо в пекло, в Ашхабад», как пелось известным кукольным хором Образцова, и из глубокого тыла писал свой серийный раешник «Заветное слово Фомы Смыслова, русского бывалого солдата».

Евреи 1941–1942 гг. потому и погибали быстро, что были не только мужественными людьми, но и городскими мальчиками, интеллигентами, не приспособленными к тому, чтобы лежа вкапываться в землю и затем уже стоять — или лежать — насмерть; насмерть, но в то же время по возможности оставаясь в живых. Не их вина, что среди евреев не могло быть крестьян: царское правительство запрещало евреям заниматься земледелием. И к 1943 году на передовой евреев уже действительно было не видно. Лишь среди новобранцев они составляли процент, соответствовавший их численности в населении, причем следует учитывать, что большинство местечковых евреев Белоруссии, Прибалтики и значительной части Украины не успели бежать и, стало быть, истребление их неминуемо уменьшило число евреев в СССР по крайней мерс пополам. В 1943 г. и позже евреев среди новобранцев было 1–2 на сотню, и иначе и быть не могло.

Зато после русских, украинцев и казахов евреи занимали четвертое место по числу Героев Советского Союза в процентном отношении к численности национальности. Эти данные были опубликованы в 1944 г. в армейских газетах, но были быстро изъяты из обращения и больше не воспроизводились.

На Карельском фронте один еврей командовал 26 армией, другой — артиллерией. Высок был процент евреев на всех высших нестроевых военных должностях, требовавших образования. Удивляться тут нечему — скорее можно было бы удивляться, почему тут мало было русских, если бы не знать, что была практически уничтожена русская дворянская и разночинная ^[290]интеллигенция (уничтожена из классовых, а не националистических соображений). Почти поголовно было уничтожено офицерство. В этих условиях естественно на первое место вышла русская еврейская интеллигенция, которая в 20–30-х гг. не принадлежала к классовым врагам, и притом в 90 % случаев — во всяком случае, за пределами местечек — была неверующая и потому денационализованная. Подавляющее большинство евреев — моих сверстников — имели родным языком русский, редкие из них понимали идиш и никто не понимал иврит (евреев, шедших изучать свое национальное прошлое на отделение гебраистики филологического факультета, или молодых поэтов, пытавшихся писать на иврите, в счет, конечно, брать нельзя — да и те и другие, по преимуществу, кончали в концлагерях).

Поэтому легенда о сионистском засилии при советской власти и особенно во время войны — конечно, ложь, и притом кровавая, нацистская. Ее распространению немало способствовала немецкая армейская пропаганда — делали свое дело тысячи и тысячи немецких листовок, прочитывавшихся красноармейцами, когда фронт останавливался, — в 1942 и 1943 гг., и твердившая, что евреев нет на фронте: наши солдаты озирались вокруг и редко видели в своих рядах евреев, но зато видели их в числе политруков и в числе штабных, которых ненавидит любая армия.

Прелестную историю рассказал мне мой сотрудник 70-х гг. по Институту востоковедения, Мсир Натанович Зислин. Он служил по мобилизации в войсках связи рядовым. Однажды в результате артиллерийского обстрела где-то оборвались телефонные провода (они тогда уже были цветные — зеленые и красные, наверное, импортные). Зислин пошел по проводу и добрел до большой воронки посреди болота, полной воды, в которую уходили с разных сторон несколько разного цвета оборванных проводов. Зислин был дальтоник, так что цвет провода ему не помогал; он скрепил с оборванным один из свисавших проводов, показавшийся ему наиболее подходящим, и, как положено, пошел дальше по этому проводу с целью установить, нет ли еще обрывов и доходит ли провод до адресата. Но оказалось, что он соединил красный провод с зеленым и теперь полз по немецкому проводу к немецким позициям: вскоре появилась явно немецкая землянка, куда и уходил провод. Зислин в ужасе приник к стене землянки, вслушиваясь в шедшую оттуда речь.

— Слушай, товарищ лейтенант, а ведь еврссв-то на фронте не видать.

— Да что с тобой? А я, по-твоему, кто?

— Вы, товарищ лейтенант, дело другое, а так евреев на фронте нет.

— Верно, нет, нет, — сказал еще один солдат.

Тут Меир Натанович вошел в землянку, и из пяти советских военнослужащих, находившихся в захваченном немецком передовом посту, оказалось уже два еврея.

Поэтому сталинский антисемитизм конца 40-х годов выпал на хорошо унавоженную нацизмом почву.