Книга воспоминаний

Комитет «Свободная Германия» знал, о чем пишет, знал своих адресатов, имел такие данные о внутренней жизни Германии, о каких мы не могли и мечтать. В Комитете понимали, как немец думает, что его интересует, что волнует. Началась настоящая пропаганда. Мы стали ей подражать. Кроме того, мы были перевалочной инстанцией для передачи материалов «Свободной Германии» немцам. Количество наших листовок уменьшилось, но они улучшились. Очень хорошими были, например, те, в которых мы помещали карту военных действий. Немцы перестали в это время в своих сводках сообщать о продвижениях, называя свое отступление «выравниванием линии фронта». Мы помогали солдатам увидеть, как в действительности перемещается эта линия. Одна из этих листовок была великолепна. Если бы не плохой шрифт, по которому сразу было ясно, что она наша, то можно было бы выдать ее за немецкую. На обложке был изображен орел со свастикой в лапах и гриф немецкого Главного командования вооруженных сил. Внутри под общей шапкой: «Фюрер говорит» были приведены наиболее идиотские цитаты из речей Гитлера, которые были опровергнуты ходом войны. Вроде той, что «там, где ступил наш гренадер — он уже не отступит, там всегда будет наша земля…» и т. п. Или прогнозы захвата Сталинграда, Ленинграда, и просто благоглупости. Все это мы давали без комментариев — так было сильнее.

«Свободная Германия» обладала правом иметь своих представителей на всех фронтах и во всех армиях. Это было несколько удивительно, так как корреспондентов союзников никуда на фронт не пускали. Только один раз под Москвой английских и американских журналистов пустили в ту дивизию, где командовал Власов, впоследствии командовавший 2-й ударной армией, трагически погибшей между Волховом и Любанью. А эти немцы жили прямо вместе с нами.

Первыми приехали два представителя, солдаты. О них нам дали заранее телеграмму. Они, без охраны, ехали поездом. Я был послан на вокзал встретить их; отвел их в офицерскую гостиницу, которая находилась на краю Беломорска, но еще в городе, т. е. не на Канале, где мы жили. Там они побыли, а затем им выделили комнату на солдатской половине нашего «барака»; я пришел за ними и отвел их туда. После завтрака вдруг одного недостает. ЧП! Что делать! Куда он мог деваться в Беломорске? Думаю, что забыл что-нибудь в гостинице. Бросаюсь как сумасшедший к гостинице. И действительно, догнал его по дороге туда.

— В чем дело? Куда идете? — (Он ведь был в немецкой форме — это считалось обязательным для них, только без кокарды — и ни слова не говорит по-русски!)

Оказывается, что он забыл — шерстяные подштанники! После этого мы наших пленных отправили в армию: одного в 26-ю, другого в 19-ю, к Ауслендеру.

Наступило время, когда и к нам прибыл представитель комитета «Свободная Германия». Это был небольшого роста, темноволосый, довольно хорошенький ефрейтор по имени Йозеф Робине, родом из Саарской области. Отдельного помещения он не имел, а жил вместе с нами, помнится, не то с Клейнерманом, не то с кем-то из финских инструкторов.

Первым делом, конечно, ему дали заполнить анкету. Он долго и обстоятельно с ней возился, и из нее мы узнали, что его довоенной специальностью было — кондитер, в политических организациях не участвовал. Носил он свою немецкую форму — чистенькую, — но из-за этого его нельзя было никуда выпускать из дому.

Толку от него не было ровно никакого. Давали ему править немецкий текст листовок, но оказалось, что в немецком языке и особенно в орфографии он много слабее Лоховица. Пытался писать листовки, но это были столь жалкие попытки, что от его имени пришлось их писать кому-нибудь другому.

Зато материалы «Свободной Германии», из Москвы шедшие к нам и для сведения, и частично для распространения, были и содержательны, и полезны.

Вскоре после нашей великолепной и решающей победы под Сталинградом к нам в Беломорск для обмена опытом приехал инструктор 7-го отдела политуправления Степного фронта (под Сталинградом) старший батальонный комиссар И.С.Брагинский. Особого опыта мы подарить ему не могли, но зато с волнением слушали его рассказы.