Книга XIV. 1766-1772

Спиридов под впечатлением первой минуты писал графу Ивану Чернышеву: «Турецкий флот атаковали, разбили, разломали, сожгли, на небо пустили, потопили и в пепел обратили и оставили на том месте престрашное позорище, а сами стали быть во всем архипелаге господствующими». Спокойно и скромно донес Орлов императрице о знаменитом событии, вовсе не стараясь усилить его значение. «Прискорбно мне, — писал он, — что я не могу и впредь надежды не имею поздравить в. в-ство с сухопутною, равною морской, победою; ежели бы был так счастлив, желания бы мои совершенно были удовольствованы, мог бы тогда надеяться заслужить ваше благоволение. Ныне же не остается мне другого, кроме как стараться запереть подвоз в Царьград и стараться еще, если можно, возвратить государству издержки, употребленные на сию экспедицию». Но впечатление, произведенное этим донесением в Петербурге, было чрезвычайное. Чем более были огорчены и унижены известиями о печальном положении русского флота, чем менее ожидали от него самостоятельных подвигов, чем более были огорчены известиями о неудаче Морейской экспедиции, для вспомоществования которой флот, собственно, и был назначен, тем в больший восторг пришли, узнав о неожиданном торжестве этого самого флота, истребившего флот неприятельский, о торжестве небывалом, показавшем новую сторону русского могущества. Легко представить восторг Екатерины, что в ее царствование совершилось то, о чем не мечтал великий основатель русского флота, совершилось после долгих лет упадка морского дела в России, и совершилось человеком из фамилии, возвышенной Екатериною, за что так давно и постоянно раздавались ей упреки. «Ничего знаменитее, кажется, в той стороне быть не может. Дивен Бог в чудесах своих! — писала Екатерина Румянцеву. — Мало в свете слыхано подобного было. Мы 14-го числа сего месяца (сентября) Богу приносили благодарение, а на другой день была соборная панихида Петру Великому, основателю флота и первому виновнику сей новой для России славы. Мы плодом его трудов пользуемся; наш флот подобен Исааку, который, женясь 70 лет, оставил потомство, кое ведется и до сего дня; и наш флот после семидесяти лет его основания покрылся славою, коя, дай Боже, да продлится долее, нежели потомство Исааково». В рескрипте Орлову говорилось: «Сие в редких веках едва случившееся происшествие служит новым доказательством, что побеждает не число, но единственно мужество и храбрость. Где же тому более искать очевидных примеров, как не в нынешнем году, которые российскими войсками оказаны: 21 июля наш фельдмаршал граф Румянцев при реке Кагуле с 17000 разбил и в совершенный бег обратил за берега дунайские 150000 турецкой сволочи: ваша победа с девятью кораблями над великим множеством неприятельских при Чесме 24 июня возбуждает страх, равномерный неприятелям и ненавистникам нашим, и от морских российских сил, кои по сю пору еще удержаны были наказать врагов империи. Но, блистая в свете немнимым блеском, флот наш под разумным и смелым предводительством вашим нанес сей раз наичувствительный удар оттоманской гордости. Весь свет отдаст вам справедливость, что сия победа вам приобрела отменную славу и честь; лаврами покрыты вы; лаврами покрыта и вся при вас находящаяся эскадра». Орлову пожалован был военный орден первой степени и право оставить при себе на всю жизнь кейзер-флаги внести его в свой герб; Спиридову — Андреевский орден и деревни; графу Федору Орлову и контр-адмиралу Грейгу, которого особенно рекомендовал граф Алексей Орлов, — военный орден второй степени.

Известный французский агент барон Тотт, который, подобно Валькруассану, был отправлен в Турцию, чтоб подавать всевозможную помощь туркам и делать всевозможный вред русским, представляет в своих мемуарах дарданелльские укрепления в самом печальном виде, вследствие чего, естественно, рождается сожаление, что чесменский победитель по незнанию положения дел не решился прорваться чрез Дарданеллы и появлением своим пред Константинополем не принудил султана к миру, которого так желала Россия. Но прежде надобно бы было решить вопрос, действительно ли справедливы показания Тотта, которому было поручено укрепить Дарданеллы и которому, следовательно, было выгодно представить прежние оборонительные средства в самом жалком виде.