Книга XIV. 1766-1772

Чесменский бой прежде всего поразил ужасом богатую торговую Смирну, и тут русские люди в первый раз услыхали об европейских интересах , с которыми они должны были потом постоянно встречаться и считаться на Востоке. От 21 июля Орлов получил письмо от находившихся в Смирне европейских консулов, в котором говорилось, что 8 июля народ и войско в Смирне, будучи приведены в бешенство и отчаяние вестию о чесменском деле, бросились на греков и побили их великое множество; два европейца были также убиты. Возмущение это навело ужас на всех европейцев; большая часть франков искали убежища на кораблях, иные заперлись в своих домах; торговля прекратилась. По прошествии нескольких дней тишина, кажется, восстановилась, торговля начала опять приходить в движение; но страх приближения русского флота несказанно тревожит души европейцев, ибо этот ужасный час будет началом убийства и грабежа подданных европейских государей и конечного разрушения их торговли. «Эта грозная крайность, — писали консулы, — побудила нас уполномочить и послать к в. с-ству депутатов с изъяснением такого опаснейшего нашего состояния и с просьбою не обращать победоносное оружие ее и. в-ства на этот торговый город, на который должно смотреть не как на неприятельское место, а скорее как на колонию, основанную разными нейтральными государствами; разрушать их торговлю и приносить их подданных в жертву великая российская императрица, конечно, не пожелает. Городовое управление ожидает освобождения и тех пленных, которых в. с-ство еще удержали у себя. Если в. с-ство великодушие свое увенчает освобождением этих пленников, то новый этот луч милости принесет вам столько же чести, сколько и победа, а нам у турок будет заслугою, которая совершенно может утвердить наше спокойствие». Орлов отвечал: «Последуя высочайшему благоволению, исполняю закон, мною никогда не нарушаемый, чтоб подавать во всякое время всевозможное вспоможение народам, не только с нами союзным, но и неутральным. Сии суть и всегда будут непременные правила моего поведения. Как скоро я услышал о возмущении, приключившемся в Смирне, отложил намерение идти на оный город для сей одной причины, чтоб приближение нашего флота не распространило более еще распутства и беспорядков. Для сего я тотчас освободил янычар-агу со многими другими турками и поручил ему объявить правительству города вашего, чтоб как возможно скорее прекратить тамо своевольное убийство и особливо, чтобы в безопасность привести ваши особы. Я также весьма рад был бы согласиться на все то, что вы от меня требуете, если б не препятствовали тому разные причины: могу ли я безо всякого с другой стороны договорного со мною согласия ответствовать за то, на что неизвестные обстоятельства впредь меня побудят? Что же вы хотите меня уверить против принятых всеми понятий, что город Смирну должно почитать больше селением, основанным разными европейскими народами, нежели местом неприятельским, сие мне кажется непонятно. Сему вашему правилу последуя, должно бы мне и самый Царьград почитать таковым же, а по нем и все прочие приморские города, под владением турецким находящиеся, в которых есть несколько жительств народов европейских. Что касается торговли, будьте совершенно уверены: доколе флаг ее и. в-ства будет в сих морях владычествовать, вы должны совершенно надеяться на защищение ее, чему вы уже ясно видели доказательства, лишь бы только в торговле сей ничего противного не было законам войны. Если бы приближение мое к городу вашему причинило в оном некоторое смятение, то я в сем случае столько же буду виновен, сколько был и при конечном истреблении оттоманского флота. Освобождение некоторых военнопленных и снисходительное обхождение с прочими остающимися при мне не преклонили сердец турецких к тому признанию, которого я от них должен был ожидать после сего поступка; но в рассуждении просьбы вашей дам я еще некоторым из них свободу единственно для удовольствия вашего и для приведения вас в безопасность». Екатерина была очень довольна этим ответом, в котором нашла «отменное блистание великодушия и человеколюбия». «Начертали вы здесь душу свою, — писала она Орлову, — мы ее давно знали, но теперь весь свет ее видит и ей справедливость отдает».