Книга запретных наслаждений

Гельмаспергер зажмурился и сжал кулаки — ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вцепиться Зигфриду в горло. В других обстоятельствах он мог бы и убить каллиграфа. Но сейчас Ульрих ограничился пристальным взглядом в глаза прокурору, словно предупреждая, что тот зашел чересчур далеко. Зигфрид из Магунции впервые рассмотрел лицо своего недруга — до сей поры тот всегда втягивал голову в плечи и скрючивался над бумагой. И Зигфрид узнал этого человека, — несомненно, они раньше пересекались совсем в другой обстановке. Почувствовав себя обнаруженным, Гельмаспергер быстро опустил глаза. Он испугался, что прокурор видел, как он заходил в лупанарий на улице Корзинщиков. И Ульриху захотелось, чтобы Зигфрид из Магунции тотчас же испустил дух. Появление членов трибунала положило конец этой неприятной сцене.

Единственным участником процесса, который до сих пор не появился в соборе, был Иоганн Гутенберг. В зале суда повисло красноречивое молчание. Прокурор отмерял ход времени, барабаня указательным пальцем по крышке аналоя, акцентируя каждую секунду промедления. Если подсудимый не выполнит своих обязательств перед законом, он будет объявлен беглецом, за розыски возьмется городская стража, и тогда, если его поймают, смертной казни вряд ли удастся избежать. Помимо того что отсутствие подсудимого воспринималось как немое доказательство всех обвинений, судьи посчитали себя обманутыми в лучших чувствах и оттого становились безжалостными. До семи оставалось две минуты. Члены трибунала обменивались яростными взглядами, словно упрекая друг друга за собственное решение, принятое после долгих споров. Фуст и Шёффер не знали, что делать — ликовать или предаваться отчаянию. С одной стороны, им казалось, что если Гутенберг, совершив побег, заявил о своей виновности, то они могут перевалить всю вину на отсутствующего. Однако могло быть и так, что трибунал, признав виновным Иоганна, со всей яростью ополчится и на двух его сообщников. Оставалась минута. Зигфрид из Магунции уже готовил обращение к судьям: Иоганна Гутенберга следует объявить беглым преступником и без проволочек приговорить к сожжению на костре. Монастырский колокол уже пришел в движение, но в тот миг, когда должен был прозвучать первый удар, в зал влетел запыхавшийся потный Гутенберг. И тогда колокол зазвонил: семь часов. Зигфрид из Магунции посмотрел на гравера с ненавистью и, напитавшись новой порцией враждебности, приступил к своей речи:

— Господа судьи, я вижу, что один из обвиняемых до самого крайнего срока откладывал свое появление перед высоким трибуналом. Быть может, испугавшись убедительности обвинений, он до последней минуты обдумывал решение покинуть Майнц.

Все еще запыхаясь после бега и отирая рукавом пот, Гутенберг плюхнулся на стул и попытался восстановить дыхание. Воздух не желал проникать в его легкие, Иоганн дышал ртом, по-собачьи. Постепенно пульс его вошел в норму, кислород помог восстановить обычный цвет лица. Но как только Гутенберг услышал первые слова обвинительной речи, сердце его снова застучало быстрее.

— И это был бы уже не первый раз, когда подсудимому приходится бежать из города: подобным образом он ускользнул из Харлема, чтобы его не арестовали за ограбление учителя, моего досточтимого коллеги Лауренса Костера! — выкрикнул Зигфрид из Магунции.

Слова прокурора заставили Гутенберга вспомнить о его поспешном бегстве из Голландии после того, как он выкрал у учителя набор литер. Иоганн и вправду долго думал, что самое ценное в его мастерской, созданной на руинах аббатства, — это деревянные буквы Костера. Чтобы сберечь этот набор от нежданных похитителей, Гутенберг хранил его в тайном подвале под незаметной крышкой, спрятанной внутри разграбленной могилы. Без любого другого предмета можно было как-то обойтись или в худшем случае найти ему замену, однако драгоценные литеры, вывезенные из Голландии, были поистине незаменимы.

Иоганн готовился к первому опыту. Для начала ему следовало проверить каждое из решений, которые он придумал, чтобы улучшить метод Костера. Страшась повредить деревянные буквы, он проделал в них сквозные отверстия, при этом стараясь попадать точно в середину. Затем Гутенберг набрал первую строку книги Бытие и соединил буквы тонкой прочной тугой нитью. Он разложил буквы второй строки, проредив их пустыми болванками собственного изготовления с таким расчетом, чтобы строки идеально сошлись по длине. Точно так же Гутенберг поступал и с другими строками, пока не набралась полная страница. Сердце Иоганна колотилось от восторга, когда он убедился, что строки идут параллельно и к тому же точно выровнены по обоих полям. Однако торопиться не следовало. Гутенберг еще не разрешил другую проблему: как готовить чернила.