Книга запретных наслаждений

Хитрец не посчитал нужным объяснять своему сообщнику, что целую ночь выписывал лик Крестителя на этой тряпице. В принципе это была лишь мелкая подробность; по-настоящему чудесная часть представления еще не началась. Гутенберг попросил Андреаса держать плат двумя руками над головой, как делает священник во время процессии. Ошарашенный фабрикант повиновался с детской покорностью. И тогда Гутенберг вытащил из мешочка свое зеркало и направил его поверхность, покрытую матовой пленкой, на полотно. На несколько секунд двое мужчин застыли в этих странных позах.

— Можешь опускать платок, — скомандовал Иоганн и сам опустил зеркало.

А потом Гутенберг передал свое изделие Хайлманну и предложил ему снять слой гуммиарабика. Пленка легко отделилась от зеркальной поверхности.

— Что ты видишь в зеркале? — спросил Иоганн.

Андреас вгляделся и ответил полным разочарования голосом:

— Кроме моей дурацкой рожи — ничего.

— Ты уверен? Может, тебе стоит подойти к окну и присмотреться получше?

— Ну хватит! Ты балаганный шут, но не надо держать меня за идиота!

— Пожалуйста, посмотри еще раз.

И тогда ярость на лице Андреаса сменилась глубочайшим изумлением. Его отражение в зеркале постепенно уступало место голове Иоанна Крестителя — точно в том же виде, в котором она была изображена на платке. С течением минут чудесный лик проступал все более и более отчетливо. Исполинская рука Хайлманна дрожала, как лист на ветру, — в результате он выронил зеркальце, и только проворство Гутенберга, успевшего подхватить его над самым полом, помогло сохранить волшебный предмет.

— Кто зеркало разобьет, тому семь лет удачи не видать.

— Как ты это сделал?

— Когда буду чуть посвободней, я тебе все объясню, но сейчас мне пора. Можешь оставить зеркало у себя и попросить его о трех желаниях. Да, и вот еще что: выдай-ка мне сотню гульденов в счет будущего.

Андреас замялся. Тогда Гутенберг объяснил, что каждое зеркальце можно будет продать за пять флоринов, — остается только умножить эту цифру на тысячи и тысячи паломников, которые участвуют в каждой процессии.

И снова Гутенберг несся во всю прыть, чтобы успеть справиться со своим вторым делом: забрать пресс из мастерской Заспаха. И все-таки он заранее знал, что столкнется с серьезнейшей проблемой: как затащить эту махину в его секретное убежище, в монастырь Святого Арбогаста на вершине горы?

Он знал, что — как обычно — что-нибудь да придет ему в голову.

У него было десять минут, чтобы обдумать этот вопрос.

14

Иоганн не доверял никому. Он не открыл свой тайный замысел компаньону Андреасу Хайлманну и с Конрадом Заспахом тоже откровенничать не собирался. Тем меньше он был расположен рассказывать им о своей тайной мастерской в руинах монастыря Святого Арбогаста. Поэтому на помощь Хайлманна или Заспаха в переноске пресса рассчитывать не приходилось. Но ведь и перед первым встречным возчиком Гутенберг тоже не мог открыться. К тому же последний этап пути — крутой склон — был для животных недоступен, там можно было двигаться только пешком. Иоганн на ходу ломал голову над этой новой задачей, которая казалась неразрешимой.

На коротком отрезке пути, отделявшем бумажную фабрику от мастерской плотника, Иоганну попался на глаза дом призрения, что находился в ведении архиепископства. Это обветшалое здание давало пристанище юношам, у которых по разным причинам не нашлось другого крова: сиротам, подкидышам, калекам и слепцам. Гутенберг уже собирался пробежать мимо, когда его вдруг озарило: слепцы! Да как же он раньше не додумался?

Повинуясь той же инерции спешки, Иоганн развернулся и вошел в приют. Будучи добрым христианином, он собирался облагодетельствовать этих несчастных детишек. Гравер направился прямо к настоятелю и постучал в дверь.

— Чем я могу помочь, сын мой? — обратился к посетителю священник.

— Осмелюсь сообщить, святой отец, это я желал бы вам помочь скромным воздаянием для этих бедных детей.

— Ах, как это щедро с твоей стороны. Господь тебе воздаст за благое дело.

— Я не желал бы ограничиться простой милостыней: я хочу предоставить нескольким вашим юношам достойную и честную работу.

— Боюсь, что это попросту невозможно: большинство из моих подопечных либо калеки, либо слепые.

— Слепота не помешает им впервые в жизни узнать о достоинстве, которое достигается трудом.

— Что ты имеешь в виду?

— Я стану их глазами, а они — сильными руками и молодыми ногами, которые нуждаются в упражнении. Для этих юношей будет благотворно почувствовать свою полезность. Я просто хочу, чтобы они помогли мне перенести одну машину, которая обеспечит работой многих нуждающихся. Чем платить перевозчику — я предпочитаю пожертвовать эти деньги вам и тем самым помочь вашему приюту.

Священник кротко улыбнулся и промолвил:

— Ах, если бы все христиане поступали как ты.