Книга запретных наслаждений

А затем он повел Гутенберга по лабиринту приютских коридоров. По дороге им попадались безногие подростки — переползали с места на место, как ящерицы. Другие, охваченные безумием, издавали отчаянные вопли. Безрукие дети, горбатые дети, паралитики выходили из своих комнат, чтобы посмотреть на чужака, и глаза их мерцали каким-то нехорошим любопытством. Настоятель, вооруженный палкой, гнал их прочь, словно диких зверей. Повсюду витал запах экскрементов. От страха и отвращения Гутенберг почувствовал тошноту. Но вот последний коридор закончился, и настоятель с Иоганном вошли в большой зал, полный мальчиков и подростков; взгляд Иоганна заметался по их пустым глазницам, по белесым, водянистым, потухшим глазам.

Священник короткой воинской командой выстроил детей в шеренгу и предложил великодушному посетителю отобрать тех, кто кажется ему наиболее пригодным для работы. Гутенберг осмотрел всех слепцов, одного за другим, и остановил свой выбор на самых крепких. Затем он обсудил со святым отцом характер каждого из кандидатов — Иоганн хотел быть уверенным, что слепые работники не воспротивятся хозяйской воле.

— Не волнуйся, все они послушны и услужливы.

Чтобы окончательно успокоить благотворителя, священник вручил ему длинную крепкую палку и присовокупил:

— Даже не сомневайся, пускай ее в дело всякий раз, когда сочтешь нужным.

Вот так с помощью небольшой армии слепцов Гутенберг устроил переезд печатного стана из мастерской Заспаха в монастырь Святого Арбогаста, и при этом никто не увидел его тайного убежища, не узнал, где оно находится.

А Эннелин в это время наслаждалась самым счастливым днем своей жизни. Как и полагалось по немецкой традиции, она должна была венчаться в алом платье. Сестры приготовили для нее свадебный убор: шелковый чепец такого же алого цвета, с завязанной под подбородком лентой, с кружевным воротником, а наверху — золотая тиара. Эннелин стала настоящей принцессой. Несмотря на бессонную ночь, вид у нее был сияющий. В сравнении с ее каждодневной внешностью ее можно было назвать красивой. Чепец значительно улучшал ее лицо — не потому, что привносил нечто новое, а скорее потому, что многое прикрывал. Платье — длинная туника, перехваченная под грудью, — было украшено тонкими золотыми нитями, которые гармонировали с венцом на голове и вдобавок рисовали правильный силуэт в тех местах, где, вообще-то, не было ни единого изгиба.

И по народным приметам, которые, кстати сказать, весьма уважались германской аристократией, все складывалось как нельзя лучше: наступало полнолуние, символ плодородия и достатка. К тому же была пятница: согласно римской мифологии, брак, заключенный в этот день, подпадал под покровительство Венеры, богини любви, которой были по нраву прочные союзы. И в довершение всего пятница достаточно далеко отстояла от вторника, рокового дня для совершения браков: ведь за этот день отвечал бог войны Марс, а стало быть, жди самых серьезных размолвок, ссор и разногласий. Звезды выстроились так, чтобы брак удался на славу. Эннелин попеременно то рыдала от волнения, то смеялась от счастья.

А в это самое время Гутенберг, словно обезумевший генерал с жезлом в руке, руководил своим войском слепцов, неверным шагом взбиравшихся по крутому склону горы. Десять воспитанников дома призрения — по пятеро с каждой стороны пресса — пытались сохранять равновесие под невозможным грузом. Неровная обрывистая тропа под ногами ничуть не упрощала дела для людей, начисто лишенных дара зрения. Несколько раз основание печатного стана ударялось о камни, и тогда Иоганн в ярости колотил своей палкой по икрам провинившихся. Время от времени какой-нибудь юноша оступался и катился по склону. И всякий раз, когда такое происходило, группе приходилось останавливать свой подъем. Гутенберг спускался выручать упавшего и заставлял его подниматься, направляя концом палки. Когда в конце концов слепцам удавалось выровнять шаг и двигаться более или менее поступательно, вся процессия часто теряла верное направление и тащила свой груз куда придется.

— Сюда! — вопиял Иоганн, размахивая руками, как будто несчастные могли его увидеть.

Несколько раз и сам пресс едва не покатился по уступам, и еще несколько раз он едва не задавил насмерть слепых переносчиков. Солнце поднималось по небосклону быстрее, чем эта горемычная процессия по склону горы. Гутенберг высчитывал расстояние, отделявшее их до вершины, и часы, отделявшие его от свадьбы. И ему казалось, что дорога все удлиняется, а время летит все быстрее.