Книга запретных наслаждений

С очевидным намерением спровоцировать подозреваемых на неподобающие действия на глазах у всего трибунала прокурор ткнул палец сначала под нос Гутенбергу, затем Фусту, затем Шёфферу. Его движения действительно могли вывести из себя кого угодно: обвинитель потрясал пальцем прямо перед их лицами, дожидаясь агрессивной реакции на свои действия. И он почти добился своего: повинуясь собачьему рефлексу, Гутенберг приоткрыл рот, обнажив правый клык, и чуть было не впился в вертлявый палец обвинителя. Однако он вовремя сдержался, прикрыл глаза и набрался терпения, чтобы и дальше слушать невероятную речь Зигфрида.

— Я, Зигфрид из Магунции, обвиняю этих подлецов в том, что они с корнем выдернули древо познания, а потом, не удовлетворившись содеянным, попрали ветви древа добра и зла и пожрали его запретные плоды. Я обвиняю их в том, что они вторично умертвили Авеля и, преисполнившись ненависти, убили также и Каина. Я обвиняю этих злодеев в том, что они презрели Вавилонскую башню и стерли память о Ноевом чуде! Итак, я обвиняю их в измывательстве над Книгой Бытия. Я обвиняю этих трех еретиков в убийстве Моисея, оставившего нам все остальные книги Пятикнижия, записанные его собственной рукой. Я, Зигфрид из Магунции, наследник Моисеева ремесла, обвиняю злодеев в жестоком убийстве Иисуса Навина, Руфи и Самуила. Я обвиняю их в гибели царей: Саула, Давида и сына его Соломона. Обвиняю их в уничтожении священных «Хроник» и всех и каждого из царей Израиля! Я обвиняю этих святотатцев в том, что они предали смерти Ездру и Неемию, двух писцов, таких же, как и ваш покорный слуга, — а ведь это их перо поведало нам о восстановлении Храма и возведении стен!

На последней фразе Зигфрид сорвался на крик. Тут прокурор неожиданно остановился, возвел очи горе и, словно прислушиваясь к словам, которые продиктует ему Всевышний, снова поднялся на кафедру. Обратив ладони к небесам, внезапно обретя покой, обвинитель приготовился продолжать свою речь. Судьи ожидали, что Зигфрид заговорит в тоне, который соответствовал бы новому состоянию его духа, однако через секунду повскакивали с мест — обвинитель возопил так, словно в его глотку вселился гнев Божий:

— Я, Зигфрид из Магунции, смиренный переписчик, обвиняю этих злодеев в убийстве пророков Исаии и Иеремии, писца Баруха, Иезекииля и Даниила. Господа судьи, посмотрите на эти руки, обагренные преступной яростью злоумышленников. Я обвиняю их в том, что они подвергли новым мучениям Иова, надругались над Псалтырем и Книгой притчей, над Екклесиастом, Песнью песней, и Книгой премудрости Соломона, и Книгой премудрости Иисуса, сына Сирахова.

И когда казалось уже невозможным, чтобы человеческое существо могло вопиять еще громче, обвинитель, превосходя самого себя, поднялся еще на одну ступеньку по лестнице звуков. Глаза его выпучились, он сделался багровым от гнева и выпалил:

— Я, Зигфрид из Магунции, обвиняю этих злодеев в том, что они предали смерти святых, поведавших нам о чудесах Господа нашего Иисуса Христа: Матфея, Марка, Луку и Иоанна! Я обвиняю их в убийстве Павла, послания которого составляют самые ценные книги христианства. Взгляните, господа судьи, на их руки и одежды, запятнанные преступлением.

Судьи в полном смущении смотрели на якобы окровавленные руки Гутенберга. Подчиняясь красноречию прокурора, они вполне были готовы признать вину подозреваемых, если бы не одно обстоятельство: все перечисленные люди умерли много веков назад. Голос обвинителя уже звенел под куполом и множился, эхом отдаваясь от стен:

— Я, Зигфрид из Магунции, обвиняю этих трех преступников в том, что они предали, схватили, мучили и заново распяли Господа нашего Иисуса Христа, о крестной муке которого нам повествуют страсти Христовы! А теперь, господа судьи, взгляните на эти чистые, словно у Понтия Пилата, руки, — прокурор указал на сцепленные пальцы Фуста, — и вот на эти, грязные, — теперь он ткнул пальцем в сторону Гутенберга, — покрасневшие, как у стражников, которые надели на голову Христа терновый венец. Господа судьи, я обвиняю Иоганна Фуста, Петруса Шёффера и Иоганна Гутенберга в совершении жесточайшего из всех убийств!

Прокурор вздохнул, выдержал долгую паузу и, убедившись, что судьи уже не могут больше ждать, решительно завершил свою речь:

— Господа судьи, я обвиняю этих злодеев в том, что они убили книгу.

5