Книга запретных наслаждений

С того далекого дня, когда Гутенберг вместе с семьей бежал из города, он ни разу не возвращался в Майнц. Когда Иоганн приблизился к родному городу, он уловил в холодном ветре знакомый аромат реки. Город выглядел так же, как и тогда, за день до пожаров. Воспоминания накатывали одно за другим, бесконечной чередой. Гутенберг не чувствовал страха. Конские подковы цокали по мостовой, и всадник легко мог предсказать, какие препятствия встретятся ему на пути: здесь выбоина, здесь бугорок… Встречались ему и бывшие соседи — они приветствовали его поклонами, как будто виделись с ним только вчера. Ему попадались даже те, кто участвовал в разграблении его дома, — эти люди тоже приветствовали Иоганна с былым дружелюбием. Ничего не изменилось.

Гутенберг добрался до рыночной площади и увидел, что торговцы в палатках те же самые, разве только слегка постарели — или их сменили уже повзрослевшие дети. Иоганн повернул к собору, двинулся по берегу реки, а потом с непринужденной простотой подъехал к дверям дома, в котором когда-то родился. Гутенберг спешился, достал связку ключей, которую вручила ему матушка, вставил один из них в замочную скважину — и вот после недолгой борьбы с многолетней ржавчиной ему удалось со скрежетом провернуть механизм. Дверь открылась, как и прежде, поскрипывая на петлях.

Время как будто остановилось в далекий день их бегства: Иоганн увидел именно то, что много лет назад запечатлелось на сетчатке его глаз. Да, их дом подвергся налету, но сохранился точно таким же, как и в последний день. Определенно, после того как закончились грабежи и в городе вновь воцарился мир, никто здесь больше ничего не трогал. Гутенберг для себя отметил, что люди, подобно тихой реке, способны неожиданно выйти из берегов, а затем столь же естественно возвращаются в привычное русло. И продолжают следовать своим привычным путем.

Гутенберг приступил к осмотру своего старого дома. Прихожая была полностью разрушена. Дверь, отделявшая это обширное помещение от остальных комнат, снизу обгорела, но по-прежнему была закрыта. Иоганн взял другой ключ и распахнул одну створку. Он стоял на пороге с закрытыми глазами: ему было страшно увидеть весь масштаб бедствия. Но когда он открыл глаза, то подумал, что у него начались галлюцинации: все осталось на своих местах, точно так, как он запомнил, уходя. И тогда Гутенберг понял, что опалившее дверь пламя, следы которого он только что видел, сыграло роль сторожа, не допустило толпу внутрь дома, а потом угасло само собой. На всех предметах, словно огромный серый саван, лежал толстый слой пыли. Проведя пальцем по столу, Иоганн убедился, что и полировка никуда не исчезла. Затем он открыл все ящики в шкафах и произвел подробную ревизию: ничего не пропало. И даже в платяном шкафу Гутенберг обнаружил одежду, которую семья не смогла забрать с собой в изгнание, развешанную так аккуратно, как умела вешать только матушка. Даже моль не осмелилась сюда проникнуть.

Вечером Иоганн, не помня себя от радости, вышел на улицу. В городе царило веселье: все харчевни вокруг рыночной площади были переполнены. Гравер решил, что встречу с родиной и чудесное возвращение дома со всем имуществом нужно как следует отпраздновать. Он зашел в старую пивную «Шёфферхоф Майнцер», где варили лучшее пиво в городе, — Иоганн собирался напиться вдрызг.

Облокотившись о стойку, Гутенберг присоединил свой голос к группе приятелей, восхвалявших в своих песнях выпивку и женщин. В тот момент, когда он поднимал шестой кувшин, чья-то рука дружески похлопала его по плечу. Иоганн, не глядя, ответил таким же приветствием.

— Гутенберг? — радостно спросил незнакомец. — Иоганн Гутенберг, сын Фриле?

Будь Иоганн чуточку потрезвее, он бы, конечно, насторожился: много лет назад Майнц прощался с ним не слишком радушно. Но теперь хмельной и усталый Гутенберг открыл свое сердце и ослабил защиту.

— Да, друг мой, это я. Дай-ка мне на тебя посмотреть, — ответил он, одновременно пытаясь связать это смутно знакомое лицо с каким-нибудь именем.

Заметив растерянность на лице Гутенберга, собеседник пришел ему на помощь:

— Фуст, Иоганн Фуст.

Гутенберг переменился в лице. Он сразу же вспомнил, что к чему. Когда он покидал Майнц, семейство Фуст владело самым богатым банком в городе. И, судя по роскошному шелковому наряду Иоганна Фуста, продолжало владеть им и теперь. Гутенберг вспомнил, что перед ним — сын старого отцовского знакомого. Отношения между управляющим монетным двором и могущественным банкиром были тесные, но очень непростые.

— Какая честь, ваше превосходительство! — произнес Иоганн почти подобострастно — так на него воздействовали алкоголь и благоговейное почтение к деньгам.

— Давай без чинов. Добро пожаловать в родной город! — выкрикнул Фуст, поднимая кувшин с пышной пенной шапкой.

Банкир увел своего давнего знакомца от компании горланящих пьянчуг и усадил за стол в дальнем темном углу. Щелчком пальцев он заказал еще пива и, приобняв Гутенберга за плечо, объявил:

— Я хочу познакомить тебя с моим компаньоном.