Книга жёлтой росомахи

У иудеев считается, что чистая любовь, данная людям, искажается испорченной человеческой сущностью. При создании человека злая демоница Лилит вселила в человека эйцехоре – семя дьявола – и плотское стало преобладать над высоким, так как мало людей, у которых это семя не проросло.

Индусы считают, что любовь – это созидание, а созидание – это движение, вибрация мира. Они изображают Шиву вечно танцующим, движущимся, вибрирующим. Как только он остановится – закончится вибрация и мир погибнет.

Словом, что такое Любовь, я не знаю. Может быть вы, когда полюбите по-настоящему, откроете эту тайну.

Подумайте над этим. Только над этим. О создании всего остального думать не надо – мозги закипят. И, главное, больше читайте. Это поможет вам чаще пользоваться своим разумом, чаще, так сказать, включать свет на чердаке. Это вам моё последнее пожелание.

На сегодня всё – все свободны.

Лицеисты весело загомонили, уходя из класса. Кабинет быстро опустел. Паскаль ещё посидел пять минут на своём старом потёртом стуле за старым столом. Ему было опять досадно, что с 16-летними лбами разговаривал, как с дошкольниками.

Паскаль осмотрел класс: бледно-зелёные стены, старинный книжный шкаф с бюстами древних философов на самом верху. «Прощайте, Сократ и Вольтер! Надеюсь, что больше вас не увижу». Наконец, он встал и вышел в коридор. Тихо закрыл за собой дверь и пошёл к чугунной ажурной лестнице, ведущей на первый этаж. Он в последний раз смотрел на стены лицея, задрапированные тёмно-зелёной материей, стилизованной под старинные гобелены. В каждом простенке висели репродукции картин, хранящихся в Лувре: Леонардо Да Винчи, Микеланджело, Веронезе, Вермеера.

В холле первого этажа он увидел своего ровесника, старинного друга – преподавателя химии Гуго Лорензутти, который разглядывал висевшую у входа «Мону Лизу».

«Ну вот, сейчас, как обычно скажет: привет, дон Паскуале, и добавит: у тебя сегодня праздник – последний день в лицее, значит, с тебя праздничный обед в кафе нашего друга Луи».

Краснолицый толстяк всегда был энергичен, бодр, весел и всегда был рад полакомиться за чужой счёт. И такой разговор был вполне ожидаем. Однако в этот раз всё было иначе.

– Здравствуй, дружище, – произнёс задумчиво толстяк.

– Привет, Гуго! У меня сегодня праздник – последний день в лицее – выхожу на пенсию, приглашаю тебя к Луи. Ты готов напиться?

Вместо ответа Гуго произнёс:

– Посмотри на эту картину, точнее – на штырь, на котором она висит.

Паскаль уставился на металлический гвоздь, на веревку, прикреплённую к раме.

– Штырь, как штырь.

– Ещё 10 секунд, и, если я правильно понял, ты увидишь страшное – начало конца.

Паскаль ещё раз посмотрел на гвоздь и увидел: серый стержень вдруг стал покрываться пузырящейся светло-зелёной пеной. Ещё мгновение и гвоздь стёк зелёной струйкой по стене. Картина с грохотом рухнула на пол вестибюля, и рама разлетелась на четыре части. Подбежал охранник – старый Поль, бывший ажан – начал охать, ахать, а Гуго взял недоумевающего Паскаля под руку и вывел его на улицу.

Они вышли в скверик напротив парадного входа в лицей.

– Что произошло? Ты опять экспериментируешь? Ты чем-то обработал штырь?

– Я к нему не прикасался. Сейчас пойдём к Луи, и я постараюсь тебе всё объяснить.

– Кстати, а почему ты в таком странном одеянии: древний какой-то пиджак, военные бриджи и ботинки. Тебе не хватает только каски.

– Всё объясню позже.

Они прошли два квартала по бульвару Батиньоль, миновали театр Эберто, повернули на улочку Бедан и зашли в кафе «Троя», которое держал их старинный друг Луи Гражан.

В этом небольшом кафе было пусто и мрачно. Красные обои с золотыми цветками, семь столиков из чёрного дерева, кресла, обтянутые чёрной кожей, тускло мерцающие настольные лампы создавали не столько интимную, сколь гнетущую атмосферу.

Друзья заняли дальний столик в углу, заказали бурбон и утку. Точнее, заказывал Паскаль, а Гуго мрачно глядел на него.

– Ну, выкладывай – что случилось? – спросил Паскаль.

Гуго Лорензутти в упор уставился на Паскаля Виларди своими большущими чёрными глазами. Они были очень грустными. Его красная кожа стала бледной, щёки впали, осунувшееся лицо, обрамлённое седыми длинными волнистыми волосами, было само воплощением скорби. С таким видом он сошёл бы за святого старца, если бы не выдающаяся вперёд тяжёлая нижняя челюсть.

– Понимаешь, дружище, ночью я увидел сон – очень яркий и детальный, подробный. Это кошмар. Как любой кошмар, мне хотелось бы его забыть. И я забыл, если бы сегодня «Мона Лиза» не упала со стены. Именно с этого начался мой сон.

– А что было дальше во сне?