Книга жёлтой росомахи

У Паскаля Виларди сегодня был последний день работы в лицее – завтра он уходил на пенсию. Он шёл на работу по улочке Бернули, стараясь наступать на подмёрзшие за ночь лужицы – март выдался в Париже прохладным – ледок хрустел под ногами как свежий огурец на зубах и Паскалю это нравилось. Солнечное утро, бирюзовое небо, лёгкий ветерок бодрили его. Он не испытывал от ухода на заслуженный отдых ни радости, ни грусти. Жизнь, как сказано в пьесе его любимого русского драматурга Чехова, прошла, как будто и не жил. Самым ярким пятном в его судьбе было студенчество, точнее «красный май» 1968 года, когда он и его однокурсники бузили на улицах Парижа – били стёкла, жгли машины, строили баррикады. Не то чтобы он был против Генерала – Виларди-старший служил в танковом корпусе де Голля, и когда президент пятой республики скончался через два года, оба – отец и сын – рыдали навзрыд. Просто Паскалю нравилась атмосфера вседозволенности, нравилось скандировать на баррикадах: «Запрещено запрещать!», или выламывая камни из мостовой, орать «Под булыжниками пляж!»

Впрочем, ему это сошло с рук – Сорбонну он закончил и новоиспечённым магистром философии пришёл в 1976 году на бульвар Батиньоль в лицей Шапталя, и почти полвека отработал здесь преподавателем философии.

Семейная жизнь сложилась убого. Женился он по любви, но детей с Софи – маленькой очаровательной брюнеткой – у них не было. Через 15 лет брака они взяли сироту из приюта мадам Тушар. Софи души не чаяла в малыше. Но у неё оказалось очень маленькое сердце – всю любовь она отдала сыну, а для Паскаля места не осталось. Супруги стали чужими людьми и 20 лет их объединяла только крыша над головой. Жак – когда-то красивый мальчик – превратился в толстого мордатого увальня. Сказалось то, что Софи слишком баловала его сладостями в детстве. Теперь этот увалень целыми днями валялся на диване, трескал печенье и пялился в телевизор. Сказать, что он не слушался Паскаля, значит, ничего не сказать – для парня он был пустым местом. Софи Жак любил по-своему, и когда она робко попросила сына найти себе хоть какую-то работу, чтобы ей полегче было тянуть семейную лямку, он устроился за гроши помощником к бакалейщику, державшему лавку на их улице, недалеко от площади Европы.

Паскаль готовил, обстирывал, обшивал себя сам. Живя такой жизнью, он оброс апатией, как камни с годами обрастают мхом. Он махнул на себя рукой, перестал следить за собой. Ходил всегда какой-то пожёванный, в рваных носках. И не потому, что не было денег на новые носки, а потому что ему было всё равно.

На его внешний вид в лицее старались не обращать внимания, потому что, как преподавателя, Пуделя здесь ценили. Пуделем его звали, конечно, за глаза, из-за его волос – они были как шерсть пуделя – мелко завитые, как у Пьера Ришара. Он, кстати, и был похож чем-то на этого артиста. Такой же долговязый, худой, нескладный, с всегдашней жалкой улыбкой на лице. Да и само лицо с годами становилось поношенным, потёртым, морщин прибавлялось, а волос – наоборот. Возраст свой он кожей чувствовал. Паскаль утратил вкус к жизни, но у него осталась одна страсть – чтение. Когда он шёл из библиотеки с сумкой полной книг, то чувствовал вожделение к непрочитанным страницам. От предвкушения наслаждения от чтения у него кружилась голова. Это влечение не шло ни в какое сравнение с сексуальным.

Несколько поколений ребят прошли перед Паскалем, и с каждым годом он чувствовал, что ему всё труднее преподавать философию. На его взгляд, дети становились всё тупее и тупее. Какой там Гегель, Шопенгауэр, Кант! Объясняя высокие философские понятия, Паскалю Виларди приходилось с каждым годом подбирать всё более и более простые слова и примитивные примеры.

Вот и сегодня у него был урок в классе, где два-три ученика могли хоть что-то уяснить, а остальным философия казалась китайской грамотой и плевать он на неё хотели.

Паскаль зашёл в давно знакомый и давно надоевший лицей, построенный в стиле ампир, поднялся в свой кабинет на втором этаже. Окинул класс взглядом. Все его шестнадцатилетние лбы были в сборе. Всё, как всегда. На задних партах братья Аббас – Махмуд и Иса – играют в карты. Жерар Пети, как всегда, спит. Оди Мбене и Тоти Нвала таскают друг друга за волосы – эти два чёрных оболтуса всё время то дрались, то мирились. Красотки Эдит Грюнберг и Мари Шериф прихорашиваются, глядя в зеркальца. Остальные: Антуан Сури, Симон Лебомпрэ, Фарида Куше, Филипп Клери – уставились в свои мобильники.

На приход учителя реакция слабая – только Филипп снял свои длинные ноги с парты, да негры перестали драться. Эдит, войдя в экстаз от самосозерцания – то есть удовлетворившись тем, что она сделала со своим смазливым личиком – откладывает зеркальце, складывает руки на парте, и, наклонив головку, устремляет умилительный взгляд на учителя, картинно хлопая большими ресницами.

Сегодня в классе был джинсовый вторник – одноклассники между собой договорились приходить в этот день в джинсовой одежде. Только негры пришли, как всегда, в драных чёрных футболках и белях штанах.