Книга жизни

То ли кто с места предложил, то ли сам ученик произнес: "Устад, с твоего позволения, и я скажу свое слово".

Старый мастер в знак согласия опустил голову на саз, и струны огнем занялись.

И взвился голос молодого, громом грянул, водопадом хлынул, и этот голос будто разбудил его, вырвал его из-под пут мастера, вывел из-под тени учителя, и он вдруг ясно осознал, что сегодня - последний день его ученичества, пробил час сразиться с мастером, но, увы, такое добрым благословением не завершится, и разойдутся они врагами... Думы его слились с бушующей бурей струн.

Я скажу тебе: терпение

Вот устав устадов славных,

На ристалище игиту

Быть со старшими на равных!..

Будто ветром утренним повеяло по рядам. Лица просветлели. Все поняли, что чаша ученического терпения переполнилась, и, должно быть, близится исход затянувшегося турнира. Как взошли в душе его эти слова, какой годос нашептал их, - этот примирительный зачин, призыв к миру и согласию, но затем молодой ашуг выдал такое, что подивились даже искушенные старцы, чья память хранила несметные клады слова.

Проняло старого ашуга. Да так, что готов был с досады искромсать свой саз. Прошелся по кругу, раз-другой губу прикусил. Взоры всех прикованы к устам устада - верили, что он сотворит чудо, найдет-таки ответ на строфу с заданной немыслимой рифмой. Но старый мастер безмолвствовал. Постепенно унялись и звуки саза. А тут ученик крутанулся еще разок, выпалил вторую, третью строфу. Да еще как! В них была и боль, и сожаление, и обида... и легкая укоризна... И еще в его словах сквозило что-то прощальное... Всех так заворожила, так ослепила вспышка новой звезды, что и не заметили, как старый кумир покинул торжество... Только за порогом тойханы его догнал музыкант, игравший на балабане:

- Что стряслось, устад?

- Уведи меня из этого бедлама!

... Они шли горной тропой. Пряный аромат чабреца заполнил округу. Вдруг старый ашуг остановился. Похоже, притомился и хочет перевести дух. Потер лоб, а потом медленно провел ладонью по глазам. И впервые за всю дорогу обратил лицо свое к музыканту.

- Ладно, я сказал: уведи, но ты-то почему меня послушался? Чего ради на ночь глядя в путь пустились?

Балабанчи как громом поразило. Глянул на солнце, пылавшее над головой, всмотрелся в глаза старого ашуга - поволока в них. Только сейчас он осознал, что ашуг больше не видит...

Сколь велик и чтим аксакал, столь горьки и трагичны его ошибки и заблуждения.

Так говорит вековой народный опыт, и такова заповедь народной нравственности.

Иными словами аксакал - велик, он - пример, идеал, стало быть, за ним власть и воля, которыми он вовек не вправе злоупотреблять...

Нельзя посягать на саз - как и на землю. Саз несет людям свет. Он не приемлет черных намерений...

Я сказал "саз" и вспомнил гопуз наших озанов, произнес "гопуз", и вспомнил комуз, сопутствующий народу - собрату в его поэтических исповедях и судьбе...

Во Фрунзе киргизские друзья пригласили меня в гости. Здесь была и самая известная в Киргизии исполнительница на комузе. Какими родными и близкими были звуки этого инструмента! В тот вечер мы побывали в нескольких домах, и всюду звучали чарующие звуки комуза.

Мне же в тот вечер казалось, что все мы рождены одной общей песней. И в каждом доме живет саз или комуз, как эхо этой общей песни.

В Тебризе, как только подавили демократическое движение снесли символический памятник Ашугу. Враги пугались его. Потому что и саз, и ашуг выражение народного самостояния, народного духа, народного бытия, народного бессмертия...

КАПЛЯ, ОТРАЖАЮЩАЯ МОРЕ

Жизнь начинается с колыбели. Крохотные роднички питают огромные реки. Большие дороги начинаются с маленьких тропинок. За порогом невеликих очагов мы вступаем в мир великой Родины. Без чувства отчего очага нет чувства Отечества.

Есть гнезда, оперяющие нас. В этих гнездах познали мы материнскую и отцовскую любовь, дедовскую суровость и бабушкино всепрощение, метаморфозы красок и настроений - весну и лето, осень и зиму; родной язык и упоительность первых песен на родном языке, счастье встреч и горечь разлук, колыбельную у колыбели, слезные причитания на кладбищенских дорогах, пронзительные и пронизывающие, радость бытия и цену труда, - словом, все изначальные тайны мира. Здесь мы полюбили природу, говорящую на тысячеголосом языке, от призывного мерцания дальних звезд до невнятного шепота еле различимых цветочков.

Капля - ключ к тайне океана,

Очаг - око в мироздание.

Если есть чистота в наших помыслах, если есть зоркость в разуме нашем, если есть крылья у нашей мечты - мы всем этим обязаны отчему очагу.

И я хочу рассказать об отчем очаге, о капле, в которой отражается море, о родном гнезде, которое дало мне крылья.

Это первая и, естественно, самая хрупкая, трепетная страница книги жизни моей...

* * *