Книга жизни. Воспоминания

Так поставлено было все дело. Я убедился, что разрешения никогда не надо ни в чем спрашивать. Если спросить дозволения — испугаются и не дозволят. Надо сделать расход и подать счет. Счета оплачивались немедленно.

Насколько канцелярщина заела контору, видно из такого случая.

Приходит ко мне бутафор, — это уж было в шестом или в седьмом году моей службы, — и говорит:

— У нас ведро деревянное течет, а завтра утром в "Плодах просвещения" оно нужно. Позвольте купить новое.

— О чем же спрашивать? Конечно, покупайте.

— Контора закрыта, — теперь уже пять часов. Завтра праздник. Купить надо сегодня, на Сенной еще поспеем. Пожалуйте деньги.

— А сколько стоит?

— Копеек двадцать. Может тридцать. Дал я денег. Ведро купили, "Плоды просвещения" прошли с новым ведром.

Вдруг через несколько дней говорит мне бутафор:

— Ну и выдержал я баню!

— За что?

— Как смел у вас взять деньги на ведро. Я должен по закону обратиться не к управляющему, а в монтировочное отделение.

Еще через несколько дней препроводили мне тридцать копеек с соответствующим отношением. А начальник монтировочной части говорит:

— Вы, пожалуйста, не давайте им своих денег. Я обещал всегда и вперед давать в экстренных случаях.

— Но это незаконно.

— Тогда я буду от себя дарить вещи театру.

— Мы подарков принимать не вправе.

— Да вы и не узнаете.

Нашли, что я "расшатываю дисциплину".

Когда на должность начальника монтировочной части назначен был Крупенский, он, зная мою пятилетнюю опытность по этой специальности в Малом театре, — ходил ко мне первое время за советом.

На генеральной репетиции стоит новый павильон.

— Сколько за него будет поставлено в счет? — спрашивает он меня.

Я прикинул на глазомер, говорю: рублей около четырехсот. Вечером он мне говорит:

— Мне подали счет в четыреста десять рублей. Вы точно угадали. Значит это нормальная стоимость?

— Нормальная — двести. Я помножил на два — вышло четыреста. Ведь в дирекции все обходится вдвое дороже.

— Почему?

— Не знаю. Кому-то это нужно.

Я узнал о двойной цене за поставки вот по какому обстоятельству. Ставили хронику Островского "Дмитрий Самозванец". Актер, игравший Шуйского, был росту высокого. Все кафтаны и шубы были на него коротки, а две длинные — были такая рвань и лохмотья, что будущего царя всея России выпускать в них было невозможно. Контора разрешила сделать ему новый костюм из парчи по шести рублей аршин. Актер мне жалуется:

— Сам я выбирал в магазинах — великолепная парча, но просят двенадцать рублей, а у нас больше шести не полагается. Приходится опять наряжаться в скверные кафтаны.

Я поехал сам в магазин. Двенадцать рублей. Заезжаю в другой. Такая же парча — шесть. Беру сколько надо аршин.

— Куда прикажете прислать?

— В контору императорских театров. Лицо приказчика вытягивается.

— Извините: тогда — двенадцать рублей аршин.

— Отчего же?

Мнутся. Наконец говорят:

— Деньги неизвестно когда еще будут заплачены. Да и надо туда-сюда сунуть. Я вынимаю бумажник.

— А лично мне?

— Пожалуйста по шести рублей.

Я взял материю. На другой день мне уплатили по счету из конторы, — но, кажется, очень остались недовольны моим поступком.

Когда определенные суммы назначены нам были на годовые монтировки драмы, — благодаря экономии оказалось более двух тысяч лишних.

— Их нельзя возвращать, — сказало мне опытное лицо. — Из возврата выведут заключение, что смета на год у нас составлена была неправильно, и мы назначили сумму на две тысячи больше, чем нужно в действительности. Поэтому и на будущий год нам дадут на две тысячи меньше.

Такая бухгалтерия царила в деле расходов императорских театров.

Глава 32 Сальвини

Гастроли Сальвини весной 1901 года. Семидесятилетний Гамлет. — Сальвини в роли короля Лира и Отелло. Его пунктуальность. Воздержание от вина.

До моего отъезда за границу, весною 1901, года мне пришлось еще монтировать ряд пьес с участием Сальвини. Он приехал по приглашению Суворина в Малый театр и должен был сыграть цикл спектаклей. Более всего меня интересовало его исполнение "Лира" и "Гамлета".

Гамлета он долго не соглашался играть, хотя костюм принца он захватил с собой.

— Мне 72 года, — говорил он. — Разве в эти годы можно играть тридцатилетнего принца?

— Но вы можете прочесть лекцию. Не сыграть, но показать, как надо его играть, — убеждал я.