Книга жизни. Воспоминания

По одобрении труппой, адрес этот был мною передан директору для представления через министра государю, но он не дошел по назначению: признан, вероятно, был слишком непристойным и недостаточно написанным в тоне Победоносцева.

В течение зимы я напечатал в "Новом Времени" ряд фельетонов, которые под общим названием "1905 год" вошли во 2-й том "Песьих мух". Суворин долго не решался напечатать первый фельетон "Лишние", где в лице Корнелия Анемподистовича он видел Победоносцева. Смущал его и эпиграф из "Лира":

… Человек

Повис над бездною и рвет укроп…

Ужасное занятье!

Эпиграф этот для газеты был, помнится, вычеркнут. У меня спрашивали после появления этого фельетона:

— Неужели вы не верите в обещание свобод?

— Не верю, — говорю вам это от души.

— Но это ужасно!

Театры долго не могли попасть в обычную колею… "Свадьба Кречинского" дала 2-го ноября 244 р. — В Москве было того хуже: там были сборы 210р. Это я говорю про Малый театр, — а в Новом были сборы в 86 р., 90 р., 70 р., 60 р. Наконец с 7 декабря в Москве спектакли прекратились и до второго дня Рождества не открывались. В день открытия давали в Малом "На всякого мудреца" — 443 р., а в Новом — "Отец" — 180 р. сбора.

В ноябре месяце в Михайловском театре дана была "Дочь моря" Ибсена с молодыми силами. Директор почему-то разрешил для этой пьесы четыре новых декорации, великолепно написанных Головиным. Оригинальность этих декораций была та, что поддуг не было. Отсутствие перекидных мостиков (колосников) позволили декоратору написать пейзажи с беспредельным воздушным пространством, уходящим ввысь. Но одними декорациями нельзя достигнуть успеха, особенно в идеало-символических норвежских пьесах. Со второго представления сборы были: 144 р., 163 р., 121 р. и 146 р.

В январе была третья и последняя попытка ставить пьесы античного репертуара: дана была "Антигона" Софокла. На этот раз писал декорации и делал рисунки костюмов Головин. Ставил пьесу весьма тщательно Санин. Попытка эта, к сожалению последняя, была наиболее удачной. Публика не шикала и не свистала. Но и "Антигону" пришлось, несмотря на весьма приличное исполнение, снять с репертуара после 5 раз; никаких сборов она не делала [76].

Глава 40

Поездка к И.Е. Репину. "Блины" у "мецената" Ю.С. Нечаева-Мальцева. Его отношение к Обществу поощрения художеств. Старческий состав совета Общества.

Весной перед поездкой в Париж я ездил с Гр. Гр. Ге в Куоккала к Репину, куда он приглашал меня неоднократно. Там я познакомился с владелицей "Пенатов", где жил Репин, Наталией Борисовной Нордман [77]. Ге читал свою пьесу, Репин рисовал с меня портрет в свой альбом. В только что отстроенной мастерской он показывал свои картины. Нордман сняла нашу группу — и весьма удачно: Репин бросил курить, Ге его соблазнял папиросами; я стою между ними и испытующе смотрю на И.Е. Репина. Впоследствии, когда отпечаток был готов, говорили:

— Прекрасный этюд для картины "Фарисеи, подкупающие Иуду".

К обеду приехал Л.Л. Толстой [78]. Он, не стесняясь, за обедом осуждал своего отца, говоря, что старик выжил из ума и все его вегетарианство — притворство, что он (когда никто не видит и не узнает) готов есть мясо. Он говорил с таким ожесточением, точно отец мешал ему идти к славе, — имена их совпадали, как два равных треугольника.

Репин — на морском берегу — показывал то место, где стояла его будка и откуда он писал этюды для своей колоссальной картины "Какой простор!" Он продал ее всего за три тысячи. Но она написана не для обыкновенной квартиры, а для галереи.

Я уже несколько лет состоял членом комитета в Обществе поощрения художников. На обычный годовой конкурс для присуждения премии выбирали состав жюри, в который всегда попадал я. Когда конкурс кончался, председатель общества — принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская — давала для жюри завтрак у себя во дворце. После того как она заболела, товарищ председателя Ю.С. Нечаев-Мальцев [79] считал своим долгом устраивать "блины" у себя в особняке на Сергиевской.

Особняк этот был устроен довольно безвкусно, и те художественные "сокровища", которые он с гордостью показывал гостям, были сомнительного достоинства.

Лучшей вещью был плафон Семирадского в потолке залы — "Аполлон". Огромный концертный рояль имел исподнюю сторону крышки, всю расписанную Липгартом, Константином Маковским, Клевером и К®. В одном из простенков Айвазовский написал колокольню Ивана Великого при лунном свете.

— Правда, как это оригинально? — спросил хозяин П.П. Чистякова.

П. П., подвыпивший за завтраком, долго с изумлением смотрел на колокольню, потом перекрестился три раза и сказал:

— Господи помилуй!

На камине стояла у Нечаева группа амуров, сделанная по его заказу в 1870 году молодым скульптором за 50 рублей.

— И знаете, кто это был молодой скульптор? — торжественно спрашивал он. — Антокольский! Да, Антокольский!. И он самодовольно жевал своими челюстями.