Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя

Мало кто так беспощадно показал неуклонно растущую атомизацию советского общества, как это сделал Трифонов. Все его городские повести кричат о трагической невозможности общего противостояния злу, о незаметной и непоправимой разобщенности сил добра, которая привела к сонной апатии социума. Трифоновский интерес к истории, к народовольцам и к первым революционным поколениям в немалой степени объясняется тем, что в прежней России это общее противостояние существовало. Если разобраться, название романа «Нетерпение» стало синонимом русского исторического процесса: после (и вследствие) отчетливого осознания отставания России от Европы и США лучшая часть народа неизбежно поддавалась яростному соблазну подхлестнуть измученно неторопливую русскую клячу. Конечно, к полному успеху это никогда еще не приводило. Тем не менее в воздухе появлялся озон. В сущности, остатками озона 1990-х я дышу до сегодняшнего дня.

Невероятная пристальность трифоновского зрения не позволяет ему безоглядно любить и оправдывать до конца даже лучших своих героев, даже людей творчества, к которым он явно питает слабость, – например, к Грише Реброву из «Долгого прощания», к Антипову из «Времени и места». Но то, что Трифонов самозабвенно любит жизнь, Россию, русскую культуру и историю, сомнению не подлежит. Он пишет о жизни не только как о совокупности способов удовлетворения важнейших человеческих потребностей, но и как о многожильном колеблющемся проводе, протянутом одновременно горизонтально (из прошлого в будущее и обратно) и вертикально – от земли к небу (и обратно!). Именно этим, на мой взгляд, объясняется популярность Юрия Валентиновича на Западе, где его читают и изучают едва ли не с большим тщанием и любовью, чем на родине. Не сомневаюсь, однако, что время его подлинной славы впереди.

Ну и, конечно, волшебная плотность композиции и письма. После многочисленных и многолетних перечитываний все больше убеждаюсь в том, что это первый великий русский прозаик эпохи, пришедшей после информационной революции. Разнонаправленная емкость ассоциаций, рождающихся при его чтении, дает максимальное эстетическое наслаждение читателю, испытывающему на себе ежедневные лавины всевозможных новостей – политических, научных, спортивных, бытовых, кулинарных, медицинских, автомобильных и прочая, прочая, прочая.

Кстати, вот показатель высшего качества трифоновской прозы: после прочтения каждого отдельного произведения очень трудно, практически невозможно сформулировать его идею, главную мысль, даже тему – при всей плотной сверхнасыщенности и тем не менее доступной понятности письма. Отсюда, наверно, и обидный примитивизм критических суждений и оценок.

Возвращаюсь к одному из диагнозов, которые Трифонов поставил позднесоветскому обществу: к его атомизации. В сущности, интереснейший процесс, то и дело вспыхивающий и затухающий повсюду на нашей планете. Казалось бы, примерно одинаковый и весьма скромный уровень жизни большинства городского населения СССР способствовал распространению и укреплению дружеских связей – люди меньше завидовали друг другу, значительно ниже был общий уровень бытовой озлобленности. Очень широко распространялись профессиональные связи (вспомним «Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких), разнообразные кружки по интересам – я сама была активнейшим членом Всесоюзного добровольного общества любителей книги. Почему же возникло и чем дальше, тем больше крепло ощущение разъединенности? Все-таки здоровое общество должно объединяться чем-то большим и неподдельным – единство страны и народа не может обеспечиваться мелкотравчатым лозунгом «Обогащайтесь!», фальшивой целью «построения зрелого социализма» или хвастливым обещанием «Можем повторить!» (по отношению к Великой Отечественной). Как писал один из моих любимых поэтов Олег Чухонцев:

А нам-то что, из кожи лезть?
Рвать когти в небо Иудеи?
И Эрос есть. И Логос есть.
Нет Космоса – как сверхидеи…

(«Однофамилец». 1976)

Абстрактно рассуждая, идей-то у человечества хватает. Та же свобода, защита гибнущей природы, ценность конкретной человеческой личности и ее жизни… Но штука в том, что объединяющая идея должна естественно выкристаллизоваться в повседневности – только тогда она начнет «овладевать массами и становиться материальной силой», как говаривал еще Карл Маркс.