Книги Якова

И Гитля сосредотачивается – как всегда, уверившись в чем-то, – и, можно сказать, берет в свои руки всю эту смерть, этот сложный и необратимый процесс, точно очередное задание, которое следует выполнить. Когда Ашер смотрит на ее исхудавшее, изнуренное болезнью маленькое тело, на глаза его наворачиваются слезы, и он плачет, впервые, сколько себя помнит, может, даже впервые с того дня, когда в их доме остановилась польская княгиня и когда все пытались тряпками собрать лившуюся из разбитых бочек водку.

Ночью при Гитле дежурят Аделаида и фрау Бахман, соседка снизу. Ашер спрашивает жену:

– Ты хочешь, чтобы пришел ксендз?

И, поколебавшись, добавляет:

– Раввин?

Гитля смотрит на него удивленно – может, не поняла. Ашер не мог не задать этого вопроса. Но не будет ни ксендза, ни раввина. Позови он их, Гитля бы смертельно оскорбилась. На рассвете в четверг начинается агония, и женщины будят Ашера, который вздремнул, положив голову на стол. Они зажигают вокруг постели свечи. Аделаида начинает молиться, но тихо, словно разговаривает сама с собой. Ашер видит, что ногти Гитли побелели, потом они делаются неотвратимо сизыми, а когда он берет ее ладонь в свою, та оказывается ледяной. Дыхание Гитли становится свистящим и мучительным, каждый вдох требует усилия; спустя час оно превращается в хрип. Это тяжело слушать, поэтому и Аделаида, и фрау Бахман начинают плакать. Но вот дыхание ослабевает – а может, уши уже привыкли? Гитля успокаивается и уходит. Ашер становится свидетелем этого мгновения – все происходит задолго до того, как останавливается сердце и прекращается дыхание, Гитля куда-то ускользает, ее больше нет в этом хрипящем теле, она ушла, исчезла. Что-то привлекло ее внимание, заинтересовало. Она даже не оглянулась.

В четверг в тринадцать двадцать сердце Гитли перестает биться. Гитля делает последний вдох, и воздух остается в ней. Он наполняет ее грудь.

Так что человек вовсе не испускает дух, с нарастающим гневом думает Ашер, душа вовсе не вылетает из тела, совсем наоборот, это тело привлекает к себе дух, чтобы унести его в могилу. Он видел это столько раз, но лишь теперь полностью понял. Все именно так. Ничего человек не испускает. И души никакой нет.

Варшавский стол на тридцать человек

До Варшавы весть о смерти Якова Франка доходит с опозданием, в начале января, когда город внезапно пустеет из-за морозов и весь мир кажется съежившимся и перевязанным шершавым шпагатом.

В доме Воловских на улице Валицув ставят большой стол на тридцать человек, аккуратно накрывают белой скатертью и достают фарфоровую посуду. Рядом с каждой тарелкой лежит булка. Окна занавешены. Дети Воловских, Александр и Марыня, вежливо приветствуют гостей, которые вручают им гостинцы – фрукты и сласти. Хорошенькая Марыня, кудрявая, черноволосая, приседает и повторяет: спасибо, дядя, спасибо, тетя. Потом дети исчезают. Расставленные на равных расстояниях друг от друга семисвечники освещают собравшихся – все они одеты как мещане, опрятно, в черное. Во главе стола стоит старший Франтишек Воловский, рядом с ним его сестра Марианна Лянцкоронская с сыном, младший Франтишек с женой Барбарой; дальше взрослые дети других братьев Воловских с мужьями и женами, а также дети Лянцкоронских, двое братьев Езежанских, Доминик и Игнаций, Онуфрий Матушевский с женой, в девичестве Лабенцкой, братья Маевские из Литвы, а также Яков Шимановский с новой женой, в девичестве Рудницкой. Франтишек помогает отцу встать; тот смотрит на всех долгим взглядом, потом протягивает руки к тем, кто стоит слева и справа от него, и все делают то же самое. Сын думает, что отец сейчас запоет одну из тех песен, которые полагается петь тихо, почти шепотом, но он говорит только:

– Возблагодарим нашего всемогущего Бога и его славу, Светозарную Деву, за то, что мы выдержали. Возблагодарим нашего Господина за то, что он привел нас сюда, и пусть каждый молится за него, как умеет, с величайшей любовью.

Теперь они молятся молча, опустив головы, наконец старик Франтишек Воловский говорит по-прежнему звучным голосом:

– Что предвещает наступление новых времен? Что говорил Исаия?

Сидящая слева от него старшая Лабенцкая отвечает без запинки:

– Прекращение законов Торы и погружение царства в ересь. Это говорилось с древнейших времен, и мы этого ждали.

Воловский откашливается и делает глубокий вдох:

– Наши предки понимали это так, как умели, и думали, что пророчество касается воцарения в мире христиан. Но теперь мы знаем, что речь шла о другом. Все евреи должны пройти через царство Эдома, чтобы это пророчество исполнилось! В Якове, нашем Господине, воплотился Иаков, который первым пошел в Эдом, потому что история библейского Иакова, по сути, рассказывает и нашу историю. И как гласит Зоар: «Наш отец Яков не умер. Его земное наследство перешло к Эве, которая является Рахилью Иакова».

– Воистину Яков не умер, – отвечают все хором.

– Аминь, – отвечает им всем Шломо, Франтишек Воловский, садится за стол, ломает хлеб и принимается за еду.

Жить как люди