Книги Якова

Вскоре Йозеф завел дружбу с мальчиком из Праги, который, как и он сам, бежал сюда от сурового Марса. Его зовут Моисей, но он велит называть себя Леопольдом. Он не крещен и поначалу продолжает читать свои иудейские молитвы. Потом отказывается от этой привычки. С ним Йозеф проводит большую часть времени, и это хорошо – есть с кем поговорить о все сильнее охватывающем его чувстве нереальности этого города, этой страны, этой великой реки, бесстрастным плоским глазом наблюдающей за их ленивым существованием.

Йозеф, однако, имеет особый статус: как он догадывается, не только из-за того, что является дальним родственником Прекрасной Госпожи, но и благодаря дяде. Несколько раз его приглашают за стол Госпожи и ее братьев. Расспрашивают о семье, Госпожа хорошо знакома с его тетками. Она спрашивает его о часах в бабушкиной гостиной – ходят ли они еще. Йозеф немного смелеет. Рассказывает всякие байки о Брюнне, упоминает купцов, винодельни и кондитерские, но вообще-то таких воспоминаний у него мало – он редко ездил к бабушке. Однажды на глаза Госпожи наворачиваются слезы, и она просит подать ей носовой платок. Ее пес смотрит на Йозефа с нечеловеческим спокойствием, но подозрительно. Однако, оставшись с Госпожой наедине, юноша теряет всякую уверенность в себе. Ему кажется, что от этой женщины исходит особая доброта, смешанная со смутной печалью, так что он возвращается от нее в смятении, обезоруженный.

Моисей-Леопольд настроен гораздо более критически.

– Все это сплошное притворство, – говорит он. – Посмотри, здесь нет ничего настоящего, все как будто пьесу разыгрывают.

Они глядят из окна на карету, которая готовится к отъезду. У лошадей на головах высокие плюмажи. По обе стороны кареты выстроились мальчики в пестрых мундирах, они будут бежать рядом. Моисей прав.

– А эти старики? Ведь они просто смешны, постоянно повторяют одно и то же, а когда пытаешься докопаться до сути, прикрываются какой-то тайной. Эти их «мудрые» гримасы…

Моисей пародирует выражения их лиц и жесты. Прикрывает глаза, поднимает голову и произносит бессмысленные сочетания слов. Йозеф разражается смехом. Да, в нем тоже растет подозрение, что они оказались в огромном, занимающем весь город театре, где каждый играет отведенную ему роль, не зная при этом ни содержания драмы, в которой выступает, ни ее идеи, ни финала. Муштра, скучная и утомительная, напоминает репетицию коллективного танца: они выстраиваются в два ряда, которые затем должны сливаться и расходиться, словно в каком-то контрдансе. Йозефу, в отличие от Моисея, повезло: генерал предложил ему обучаться верховой езде. И это единственный реальный и полезный навык, который Йозеф приобретает в Оффенбахе.

О женщинах, которые мочат ноги

Эве уже давно пришлось согласиться на замужество Ануси Павловской. Однако Ануся, несмотря на то что в Варшаве у нее муж и дети, все равно каждый год приезжает в Оффенбах. Она вышла замуж за родственника – своего двоюродного брата Павловского, так что даже не пришлось менять фамилию. Муж – офицер, часто бывает в разъездах. На этот раз Ануся Павловская приехала со своей дочерью Паулинкой, которая останется с Госпожой на всю одинокую оффенбахскую зиму, к счастью, уже не в замке, который не на что было содержать, а в солидном доме на главной улице. Чернявские купили его на свое имя, чтобы помочь Эве скрыться от кредиторов.

Паулинка отправилась со служанкой в город, а они, старухи, парят ноги. У Эвы опухла и очень болит косточка. Когда Ануся снимает белые чулки, видно, что и она страдает от того же недуга. В теплой воде растворяют целебную соль. Подоткнутые юбки обнажают ноги, у Эвы они все красные от полопавшихся сосудов. На столик рядом ставят кофейник и тарелочку с маленькими вафельными пирожными. Эва больше всего любит с фисташковой начинкой. Женщины размышляют, сколько детей могло быть у Якова и кого следует считать таковыми. Теперь Эву даже радует, что у нее, возможно, так много братьев и сестер. Ведь это означает, что у нее множество двоюродных внуков и внучек в Варшаве, Моравии, Валахии. Может, кто-нибудь из маленьких Каплинских, тех, кого Яков незадолго до смерти крестил с таким волнением? А еще, помнишь? Ты помнишь? А Магда Езежанская? Помнишь, да? А Людвичек Воловский? Казалось, он так похож. А Бася Шимановская? А может, Янек Звежховский? Бася Яковская – уж точно; она – вылитый Яков.

И вдруг Ануся спрашивает:

– А я?

Эва смотрит на нее добрыми глазами и вдруг гладит по голове, словно утешает:

– Может, и ты тоже. Я не знаю.

– Мы и так словно сестры.

Они обнимаются над мисками с водой. Потом Эва спрашивает:

– А твоя мать? Какой она была?

Ануся задумывается, закидывает руки за голову.

– Доброй и смышленой. У нее были способности к торговле. Сновала повсюду, до самого конца. Отец бы без нее пропал. Она открыла магазин, дала братьям образование. Ну и магазин этот нам остался.

– Ее звали Песеле, верно? Отец называл ее Песеле.

– Да, я знаю.

– А как вам живется в браке, госпожа Павловская? – спрашивает Эва, когда они уже вытирают ноги мягкими полотенцами.