Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

Они плакали, молились и стонали, они метались, как пойманные с поличным любовники в фарсе. Но, как; в фарсе, выхода из этой ситуации не было. Вокруг плясали языки пламени. Кулисы и занавес справа и слева охватил огонь. Впереди смерть, позади тоже смерть. Дым начал заполнять воздух, стало невозможно ничего разглядеть. Кто-то облачился в тогу из горящего холста и издавал громкие крики. Другие пытались противостоять огненному аду. Все без толку. Крыша вскоре сдалась и рухнула, заставив всех замолчать.

Публика с галерки разошлась. Мертвецы направились к своим могилам, пока не прибыли пожарные. Их лица сияли отблесками огня, они оборачивались через плечо, чтоб увидеть гибель «Элизиума». Это было чудесное шоу, и они счастливые вернулись домой, получив достаточно впечатлений для долгих пересудов во тьме.

Пожар бушевал почти всю ночь. И хотя пожарные делали все, что от них зависело, к четырем часам утра с «Элизиумом» было покончено.

В развалинах нашли останки нескольких человек, состояние которых не позволяло опознать их. Позже, сверившись с записями дантистов, следствие установило, что один труп должен быть Жилем Хаммерсмитом (администратором театра), другой — Райеном Ксавье (сценическим менеджером), а еще один, как ни поразительно, Дианой Дюваль.

«Звезда сериала „Дитя любви“ погибла в огне», — писали газеты. Через неделю о ней забыли.

Не выжил никто. Нашли не всех погибших.

Они стояли у автострады и смотрели на машины, уносившиеся в ночь.

Здесь были Личфилд и Констанция, как всегда блистательная. Кэллоуэй выбрал их путь, вслед за Эдди и Телльюлой. Еще трое или четверо актеров присоединились к ним.

Настала первая ночь их свободы, и перед ними, странствующими актерами, лежала широкая дорога. Эдди умер, задохнувшись в дыму, у других имелись серьезные увечья — обожженные тела, поломанные кости. Но публика, для которой они будут играть, простит им эти раны.

— Живые живут для любви, — сказал Личфилд своей новой труппе, — или для искусства. Нам повезло выбрать второе.

Кто-то из актеров зааплодировал.

— Вам — тем, кто никогда не умрет, я могу сказать: добро пожаловать в наш мир!

Смех. Громкие аплодисменты.

С виду они ничем не отличались от живых мужчин и женщин. Но разве не в этом заключалось их искусство? Разве не научились они имитировать жизнь так, что она не уступала настоящей, а в чем-то превосходила ее? Новые зрители, ожидавшие их в тишине кладбищ, гробниц и церковных дворов, оценят их искусство больше, чем живые. Кто, если не расставшиеся с этим миром, по достоинству оценит их умение воплощать забытые чувства и страсти?

Мертвые. Развлечения им нужны больше, чем живым. Нужны и недоступны.

Труппа Личфилда не будет играть ради денег — они будут играть ради искусства Таково первое требование Личфилда. Служение Аполлону осталось в прошлом.

— Итак; какую дорогу мы выберем? — спросил он. — На север или на юг?

— На север, — сказал Эдди. — Моя мать похоронена в Глазго. Она никогда не видела меня на сцене. Я хочу, чтобы она посмотрела на меня.

— Значит, на север, — сказал Личфилд. — Ну, пойдем подыщем какой-нибудь транспорт.

И он повел труппу к ресторану на автостоянке, чьи огни сияли неподалеку. Театрально яркие цвета сияющей вывески — пурпурный, лимонный, лазурный и белый — отражались в стеклах машин. Автоматические двери раздвигались перед подъезжающими путешественниками, что запасались гамбургерами и кексами для детей, сидевших на задних сиденьях своих автомобилей.

— Уверен, кто-нибудь найдет для нас место, — сказал Личфилд.

— Для всех? — поинтересовался Кэллоуэй.

— Нам подойдет и грузовик. Странники не должны быть привередливы, — ответил Личфилд. — А мы теперь бродяги, бродячие актеры.

— Можем угнать какую-нибудь машину, — сказала Телльюла.

— Пока нет необходимости воровать, — улыбнулся Личфилд. — Мы с Констанцией пойдем вперед и найдем водителя.

Он взял жену за руку.

— Никто не откажет такой красавице, — сказал он.

— А что нам делать, если кто-нибудь вдруг заговорит с нами? — нервно спросил Эдди. Он еще не привык к новой роли и нуждался в ободрении.

Личфилд повернулся к труппе, его голос гулко звучал в ночи.

— Что вам делать? — воскликнул он. — Играйте жизнь, конечно же! И улыбайтесь!

Холмы, города… (пер. с англ. М. Масура)

За неделю до путешествия по Югославии Мик понял, каким политическим фанатиком был его новый любовник. Разумеется, Мика предупреждали. Один из парней в банях говорил ему, что Джуд — настоящий Аттила. Но поскольку тот тип сам недавно расстался с Джудом, Мик посчитал, что в таком сравнении больше неприязни, чем понимания убийственно непримиримого характера его приятеля.

Если бы он прислушался! Тогда не пришлось бы колесить в тесном, как гроб, «фольксвагене» по бескрайним дорогам и внимать речам о советской экспансии. Боже, какая скука! Джуд не говорил, а читал бесконечные лекции. В Италии он вещал о том, как коммунисты используют на выборах голоса крестьян, и теперь, в Югославии, вновь загорелся этой темой. Мик был готов схватить молоток и размозжить ему голову.