Книги крови I-II: Секс, смерть и сияние звезд

Петтифер никогда не приближался к дому, где четыре недели держали мисс Эсс. Здесь у нее было почти все, о чем она просила, кроме свободы. А она просила лишь о свободе, да и то с безразличным видом. Жаклин не пыталась бежать, хотя могла бы это сделать. Она не знала, сказал ли Титус ее стражам — двум мужчинам и женщине — о ее способностях. Она решила, что не сказал. Стражи относились к ней как к обычной женщине, на которую Титус положил глаз. Они охраняли Жаклин для его постели, вот и все.

У нее была отдельная комната, а бумаги ей приносили сколько нужно, и она опять принялась писать воспоминания с начала.

Был конец лета, и ночи становились холодными. Чтобы согреться, она ложилась на пол (по ее просьбе кровать вынесли) и заставляла свое тело колыхаться, как поверхность озера. Без секса тело вновь стало для нее загадкой. Она впервые поняла, что физическая любовь — это попытка проникнуть в плоть, в самое интимное «я», неизвестное даже ей самой. Она смогла бы понять себя лучше, если бы с ней был кто-нибудь, если бы она чувствовала на своей коже чьи-то нежные, любящие губы. Она вновь подумала о Васси, и озеро ее тела заволновалось. Грудь вздымалась, словно две колеблющиеся горы, живот двигался, точно движимый странным приливом, течения пересекали застывшее лицо, огибали губы и оставляли на коже отметки, какие оставляют волны на песке. Она была течением в памяти Васси, и она становилась водой, думая о нем.

Она вспоминала недолгие периоды, когда ее жизнь казалась мирной. Физическая любовь, свободная от гордости и тщеславия, всегда предшествовала этим моментам. Возможно, имелись и другие пути достижения душевного покоя, но тут она была не слишком опытна. Мать Жаклин говорила, что женщины более в ладу с собой, чем мужнины, и поэтому их жизнь гармоничнее; но в ее жизни было много тревог и мало способов справиться с ними.

Она бросила писать воспоминания, когда дошла до девятого года жизни. Она отчаялась, пытаясь описать свои подростковые ощущения. Жаклин сожгла записки в камине, и тут появился Петтифер.

«Боже мой! — подумала она. — И это власть? Не может быть!»

Петтифер выглядел больным. Он изменился физически, как один из ее друзей, потом умерший от рака. Месяц назад он казался здоровым, а сейчас что-то пожирало его изнутри. Он походил на тень, кожа его стала серой и морщинистой. Лишь глаза сверкали, как у бешеной собаки.

Одет он был великолепно, словно на свадьбе.

— Джи.

— Титус.

Он оглядел ее с головы до ног.

— Ты в порядке?

— Спасибо, да.

— Они давали тебе все, о чем ты просила?

— Они прекрасно меня приняли.

— Ты не сопротивлялась?

— Сопротивлялась?..

— Тому, что находишься здесь. Взаперти. После Линдона я был готов к тому, что ты снова поразишь невинного.

— Линдон не был невинным, Титус. А эти люди — да. Ты ничего не сказал им.

— Я не счел, что это необходимо. Я могу закрыть дверь?

Он сделал ее своей узницей, но пришел сюда, точно посланник в более сильный вражеский лагерь. Ей нравилось, как он вел себя: осторожно, но властно. Он закрыл двери и запер их.

— Я люблю тебя, Джи. И я боюсь тебя. Вообще-то я думаю, что люблю тебя, потому что боюсь. Это болезнь?

— Да, я бы так сказала.

— Я тоже так говорю.

— Почему ты пришел именно сейчас?

— Я должен был привести дела в порядок. Иначе начнется неразбериха. Когда я уйду.

— Ты собираешься уходить?

Он поглядел на нее, мышцы его лица подергивались.

— Надеюсь на это.

— Куда?

Она еще не догадалась, что привело его в этот дом, заставило закончить дела, попросить прощения у жены (пока та спала), перекрыть все каналы отступления. Она не поняла, что он пришел умереть.

— Ты уничтожила меня, Джи. Свала к ничтожеству. И мне некуда идти. Ты понимаешь, о чем я?

— Нет.

— Я не могу жить без тебя, — сказал он.

Это была непростительная банальность. Неужели он не мог выразиться как-то иначе? Она чуть не засмеялась, настолько тривиально все выглядело.

Но он еще не закончил.

— И я не могу жить вместе с тобой. — Его тон резко изменился. — Потому что ты раздражаешь меня, женщина. Все мое естество отторгает тебя.

— Так что же? — спросила она мягко.

— Так что… — Он вновь стал нежен, и она начала понимать. — Убей меня.

Это выглядело гротескно. Его сверкающие глаза уставились на нее.

— Я этого хочу, — сказал он. — Поверь мне: это все, чего я хочу. Убей меня, как сочтешь нужным. Я уйду без сопротивления и без сожаления.

— А если я откажусь? — спросила она.

— Ты не можешь отказаться. Я настаиваю.

— Но ведь я не ненавижу тебя, Титус.

— А должна бы. Я слабый. Я бесполезен для тебя. Я не смог тебя ничему научить.

— Ты очень многому меня научил Теперь я умею сдерживать себя.

— А когда умер Линдон, ты тоже себя сдерживала, а?

— Разумеется.

— По-моему, ты слегка преувеличиваешь.

— Он заслужил то, что получил.

— Ну, тогда дай мне то, что я заслужил. Я запер тебя. Я оттолкнул тебя, когда ты нуждалась во мне. Накажи меня за это.

Она вспомнила старую шутку. Мазохист говорит садисту; «Сделай мне больно! Пожалуйста, сделай мне больно!» Садист отвечает: «Не-ет».

— Я выжила.

— Джи.

Даже в крайней ситуации он не называл ее полным именем.