Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Тень опять сдвинулась. На этот раз Клив поглядел в ее середину и осознал, какую химерическую форму она приняла. Горло его трепетало, в гортани теснился крик, готовый вот-вот вырваться наружу.

— Все, чему ты можешь научить меня… — говорил Билли. — Быстро…

Слова приходили и уходили, но Клив едва слышал их. Внимание его было приковано к занавеси теней, к фигуре, что двигалась в складках. Это не иллюзия. Там находился человек или его грубое подобие: материя тела слишком тонкая, очертания все время размываются и опять стягиваются в некое подобие человека с величайшим усилием. Черты посетителя он различал плохо, но и того хватало, чтобы почувствовать: уродства выставлены напоказ, как достоинства. Лицо напоминало тарелку сгнивших фруктов: мясистое, шелушащееся, то раздутое от скопления мух, то внезапно опадающее до ядовитой сердцевины. Как мог мальчик беседовать с подобной тварью? И все же, несмотря на гниение, горькое благородство проступало в осанке, в муке глаз, в беззубом «О» его рта.

Билли внезапно встал. Резкое движение после долгих тихих слов так подействовало на Клива, что крик почти вырвался из его горла. Он с трудом подавил его, зажмурил глаза и стал глядеть сквозь решетку ресниц, что же произойдет дальше.

Билли снова заговорил, но теперь голос его звучал слишком тихо, чтобы подслушивать. Мальчик шагнул к тени, причем тело его закрыло большую часть фигуры на противоположной стене. Камера была шириной в два-три шага, но благодаря какому-то смещению физических законов казалось, что мальчик отошел на пять, шесть, семь шагов от койки. Тень и ее служитель занимались своим делом, совершенно поглотившим их внимание.

Фигура Билли уменьшилась сильнее, чем это возможно в пределах камеры, словно он шагнул через стену в какую-то другую область. И только теперь, глядя широко раскрытыми глазами, Клив узнал то место. Тьма, откуда выступал гость Билли, состояла из клубящейся тени и пыли, а за ним, едва различимый в колдовском сумраке, но узнаваемый для любого, кто там был, лежал город сновидений Клива.

Билли приблизился к своему хозяину. Создание возвышалось над ним, изодранное в лоскуты, длинное и тонкое, но жаждущее власти. Клив не знал, как и почему мальчик шел туда, и отчаянно боялся за Билли, но соображения собственной безопасности приковали его к койке. В тот момент он осознал, что никогда не любил никого — ни мужчину, ни женщину — так сильно, чтобы последовать за ними в тень ужасной тени. Эта мысль родила жуткое чувство одиночества. Клив знал: никто не сделает и шага, чтобы оттащить его от края пропасти, даже если увидит, как он идет к своему проклятию. И он, и мальчик — потерянные души.

Теперь повелитель Билли поднимал свою разбухшую голову, и вечный ветер с тех голубых улиц вдувал в его лошадиную гриву яростную жизнь. Вместе с ветром прилетали те самые голоса, которые Клив слышал прежде, — всхлипы сумасшедших детей, нечто среднее между слезами и воем. Будто подбодренное ими, существо потянулось к Билли и схватило его; мальчик подернулся дымкой. Билли не вырывался из объятий, а скорее отвечал на них. Клив, не в силах наблюдать эту ужасную близость, зажмурил глаза. Когда — секунды или минуты спустя? — он открыл их, объятия разомкнулись.

Существо развеивал ветер. Оно дробилось на части, куски шелушащегося тела летали по улицам, словно мусор, гонимый воздушными потоками. И это словно стало сигналом: рассыпалась вся сцена, улицы и дома поглотила пыль, они удалялись. И еще до того, как последние лоскутья тени пропали из поля зрения, город исчез. Клив обрадовался его исчезновению.

Реальность, сколь бы мрачной она ни была, предпочтительнее такой опустошенности. Крашеная стена, кирпич за кирпичом, проявлялась вновь, Билли, освобожденный из объятий хозяина, снова втиснулся в прочную геометрию камеры. Он стоял и глядел на свет в окне.

Клив той ночью опять не спал Лежа на своем несминаемом матрасе и глядя вверх, на сталактиты краски, застывшей на потолке, он гадал, обретет ли когда-нибудь вновь утраченную в сновидениях безопасность.

Солнечный свет отличался истинным артистизмом. Он искрился и блистал, подобно продавцу мишуры, страстно желающему ослепить и сбить с толку. Но под сверкающей поверхностью пряталось иное состояние: то, которое солнечный свет, вечный угодник толпы, думал утаить. Оно было отвратительным, ужасающим и безнадежным Ослепленные зрители даже мельком никогда такого не видели. Но Клив теперь знал, каково отсутствие солнца; он прочувствовал его в сновидениях и, оплакивая потерю своего неведения, понимал, что больше не сможет вернуться вспять — в зал, где стоят зеркала света.