Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Он сумасшедший, подумал Клив. С быстротой молнии Билли уловил его настроение.

— Я не сумасшедший, — сказал он — Скажи им. Скажи Девлину и любому, кто спросит. Скажи всем — я агнец. — Его глаза опять горели неистовством. «В нем ничего нет от агнца», — подумал Клив, но воздержался от того, чтобы сказать это вслух, — Они не должны перевести меня отсюда, Клив. После того, как я подошел так близко. У меня здесь дело. Важное дело.

— С покойником?

— С покойником.

Если Кливу он объявил свою новую цель, то с другими заключенными его отношения строились иначе. Он не отвечал ни на вопросы, ни на оскорбления, которыми его осыпали. Его внешнее пустоглазое безразличие было безупречным. Клив поражался: мальчик мог бы сделать актерскую карьеру, не будь он профессиональным безумцем.

Но то, что он затаил, вскоре стало проявляться в лихорадочном блеске глаз, в судорожных движениях, в задумчивости и непоколебимом молчании. Для доктора, с которым Билли продолжал общаться, физическое ухудшение было очевидным. Он заявил, что юноша страдает депрессией и бессонницей, и прописал успокаивающие таблетки. Лекарство Билли отдавал Кливу, утверждая, что сам в нем не нуждается. Клив принял его с благодарностью. Впервые за много месяцев он стал хорошо спать, его теперь не беспокоили слезы и крики заключенных. Его отношения с юным соседом, и без того очень сдержанные, теперь ограничивались простой вежливостью. Клив чувствовал, что Билли совершенно отгородился от внешнего мира.

Клив не впервые наблюдал такой уход. Его сводная сестра Розанна умерла от рака желудка три года назад. Это тянулось долго, и состояние ее ухудшалось до самых последних недель. Клив не был с ней близок, что создало перспективу, позволившую ему многое увидеть. В поведении женщины он различил то, чего недоставало его семье. Его испугала систематичность, с какой Розанна готовилась к смерти; она сужала свои привязанности, пока рядом не остались лишь самые важные фигуры — ее дети и священник. Остальные, включая мужа, прожившего с ней четырнадцать лет, были изгнаны.

Теперь он видел ту же холодность и эмоциональную бережливость в Билли. Подобно человеку, который готовится пересечь безводную пустыню и слишком дорожит своей энергией, чтобы тратить ее на лишние жесты, мальчик замкнулся в себе. Это выглядело жутко. Клив ощущал все большее неудобство, разделяя с Билли помещение восемь на двенадцать футов, словно они вместе жили на улице смерти. Единственным утешением оставались транквилизаторы, Билли без труда очаровал доктора, и тот продолжал снабжать его лекарствами. Таблетки гарантировали Кливу спокойный сон без сновидений — по крайней мере на несколько дней.

А потом ему приснился город.

Нет, сначала ему снилась пустыня. Пространство было засыпано сине-черным песком, обжигавшим ступни, а холодный ветер задувал в глаза и в нос, развевал волосы. Клив знал, что бывал здесь и раньше. Во сне он узнавал вереницы бесплодных дюн без единого деревца или постройки, чтобы разрушить монотонность. Но в прежние визиты он приходил сюда с проводниками — в этом он был твердо уверен; теперь же он здесь один. Над головой стояли тяжелые сине-серые тучи, обещавшие, что солнце не выглянет. Ноги его кровоточили от песка, словно он часами бродил по пустыне, тело покрылось синей пылью. Когда усталость навалилась на него и почти одолела, он увидел руины и подошел к ним.

Это не походило на оазис. На пустынных улицах не было ничего, что могло бы подкрепить силы путника, — ни фруктовых деревьев, ни искрящихся фонтанов. Там находилось скопище домов или даже их частей: рядом громоздились то целые этажи, то отдельные комнаты, будто пародия на городской квартал. Безнадежная мешанина стилей: прекрасные георгианские особняки стояли среди многоквартирных зданий с выгоревшими помещениями. Великолепный дом с террасами — безукоризненный вплоть до фарфорового пса на подоконнике — стоял спина к спине с гостиничным пентхаусом. И повсюду шрамы, показывающие, как грубо их выламывали из родной среды: стены растрескались, предлагая заглянуть мимоходом в личные апартаменты, лестницы вели в облака и в никуда, двери хлопали от ветра, приглашая в пустоту.

Клив знал, здесь есть жизнь. Не только ящерицы, крысы и бабочки (сплошь альбиносы), что порхали и прыгали, когда он шел по заброшенным улицам. Здесь была и человеческая жизнь. Он ощущал, что за каждым его движением наблюдают, хотя не видел ни следа людского присутствия — по крайней мере, в первый свой визит.