Книги крови. Запретное. IV-VI

Неожиданно поверх завывания их музыки раздался вопль: голос был мужской, но высокий, кастрированный ужасом. Он доносился не отсюда, из города снов, а из того, другого иллюзорного места, в котором Клив обитал, названия которого не мог вспомнить. Он снова взглянул на дюны, не желая пропускать зрелище воссоединения, которое вот-вот должно было разыграться перед ним. Вопль в той безымянной дали взлетел до раздирающей горло высоты – и оборвался. Но теперь вместо него звенел сигнал тревоги, настойчивый как никогда. Клив чувствовал, как сон ускользает от него.

– Нет… – пробормотал он, – …дайте мне увидеть…

Дюны пришли в движение. Но и сознание тоже – прочь из города, обратно в камеру. Его протесты ничего не значили. Пустыня исчезла; а с ней и город. Он открыл глаза. Лампы в камере все еще не горели; орала тревога. Были слышны крики из камер на верхнем и нижнем этажах и громкие голоса надзирателей в мешанине вопросов и распоряжений.

Еще мгновение он не вставал, даже теперь надеясь вернуться в кокон сна. Но нет, сигнал тревоги был слишком резким, нараставшая в соседних камерах истерика – слишком навязчивой. Клив признал поражение и сел, окончательно проснувшись.

– Что случилось? – спросил он у Билли.

Мальчишка не стоял у стены. В кои-то веки он спал, невзирая на шум.

– Билли?

Клив свесился с края койки и заглянул под нее. Там было пусто. Простыня и одеяло сбиты.

Клив соскочил с койки. Все пространство камеры можно было окинуть взглядом, спрятаться было негде. Мальчишка исчез. Может, его увели, пока Клив спал? Такое случалось; это и был «поезд-призрак», которым грозил Девлин: неожиданный перевод проблемных заключенных в другие места без всяких объяснений. Клив никогда не слышал, чтобы это делали ночью, но все когда-то происходит впервые.

Он подошел к двери, чтобы понять, сможет ли разобраться в криках снаружи, но они не поддавались дешифровке. Самым вероятным объяснением, как он думал, была драка: двое сидельцев не могли больше вынести и часа в одном помещении. Он попытался сообразить, откуда донесся изначальный вопль, справа или слева, сверху или снизу; однако сон спутал все направления.

Стоя у двери, надеясь, что мимо пройдет надзиратель, Клив почувствовал перемену в воздухе. Она была так незначительна, что поначалу он толком не обратил на нее внимания. Лишь подняв ладонь, чтобы отряхнуть с глаз сон, понял, что руки покрылись мурашками.

За спиной он теперь слышал дыхание или рваную пародию на него.

Он одними губами произнес имя «Билли», но вслух ничего не сказал. Мурашки добрались до позвоночника; его начало трясти. Камера все-таки не была пустой: кто-то находился в этом крохотном пространстве вместе с ним.

Клив собрал отвагу в кулак и заставил себя обернуться. В камере стало темнее, чем когда он проснулся; воздух превратился в дразнящую завесу. Но Билли не было; вообще никого не было.

А потом звук вернулся и привлек внимание Клива к нижней койке. Ее скрывала темнота, тень – подобная той, что виднелась на стене, – слишком глубокая и слишком изменчивая, чтобы быть естественной. Оттуда послышался квакающий вздох, напоминавший последнее мгновение жизни астматика. Клив понял, что источник мрака в камере находился там – в узком пространстве спального места Билли: тень стекала на пол и туманом клубилась над койкой.

Запасы страха в Кливе были небесконечны. За несколько предыдущих дней он истощил их во снах и снах наяву; он потел, он леденел, он прошел по грани разумного существования и уцелел. Теперь, пусть тело упрямо покрывалось мурашками, рассудок не поддавался панике. Он чувствовал себя спокойнее, чем когда-либо прежде, загнанный недавними событиями в новую бесстрастность. Он не будет прятаться. Не будет зажмуриваться и молиться о наступлении утра, потому что если сделает это, то однажды, проснувшись, поймет, что умер и никогда не разгадает эту тайну.

Он глубоко вдохнул и подошел к койке. Та начала трястись. Укрытый тенью обитатель нижнего яруса неистово метался.

– Билли, – сказал Клив.

Тень зашевелилась. Она лужей растеклась вокруг его ног, поднялась к лицу; от нее пахло дождем на камнях, холодным и безрадостным.

Он стоял не более чем в ярде от кровати и все равно не мог ничего разглядеть; тень не позволяла ему это сделать. Раз ему не давали увидеть, Клив протянул к койке руку. От прикосновения завеса разошлась, словно дым, и стала видна бившаяся на матрасе фигура.