Книги крови. Запретное. IV-VI

Слишком скоро, подумал Бойл, скоро сюда приедут полицейские автомобили, человека наверху поймают и поведут давать показания. А когда он будет в тюрьме, то Бойл лишится возможности взять реванш – закон нетороплив, а он, жертва, будет лишь наблюдателем. Если он, Бойл, хочет сохранить остатки мужского достоинства, то как раз сейчас для этого самое время. Если же он промедлит, если застрянет тут, внизу, пока его ягодицы печет огнем, он никогда не избавится от того ужаса, который почувствовал, когда его собственное тело предало его. Он должен действовать сейчас – он выбьет усмешку с этой омерзительной хари раз и навсегда, – или омерзение к самому себе будет сопровождать его всю жизнь, пока не подведет память.

Выбора не было. Без дальнейшего промедления он поднялся с корточек и начал подниматься по ступеням.

Уже когда он достиг промежуточной площадки, сообразил, что не взял с собой оружия, однако знал, что если спустится, то момент будет упущен. Так что, приготовившись умереть, если это понадобится, он продолжал свой путь.

В верхнем коридоре была открыта лишь одна дверь, и из нее доносились звуки радио. Внизу, в безопасности, раздавался голос Дули – тот сообщал, что вызвал подкрепление. Не обращая внимания на эту помеху, Бойл шагнул в квартиру.

Там никого не было. За несколько секунд Бойл проверил кухню, крохотную ванную и жилую комнату – все они были пусты. Он вернулся в ванную, окошко которой было отворено, и высунул голову. Оттуда вполне можно было соскочить в траву, на которой и виднелся отпечаток человеческого тела. Насильник выпрыгнул. И исчез.

Бойл проклинал свою медлительность и вконец опечалился. По внутренней поверхности бедра побежала теплая струйка. В комнате рядом радио распевало любовные песни.

На этот раз Джером ничего не забыл. Он помнил свою встречу с миссис Морриси, которой помешал Дули, потом последующий эпизод с Бойлом, и все это лишь служило пищей тому огню, который пылал в нем. Теперь, в свете этого пламени, он ясно отдавал себе отчет в совершенных преступлениях. Он помнил с чудовищной ясностью лабораторию, инъекцию, обезьян, кровь. Он вспоминал свои действия, однако они не пробудили в нем никакого ощущения вины. Все моральные последствия, все угрызения совести перегорели в огне, который с новым пылом сейчас лизал его плоть.

Он укрылся в тихом тупике и привел себя в порядок. Одежда, которую он ухитрился прихватить с собой, сбегая из квартиры, была наспех подобранной, но, по крайней мере, он не будет в ней привлекать излишнего внимания. Пока он застегивал пуговицы, все тело, казалось, протестовало против этой внешней оболочки, и он пытался совладать с той бурей, которая гудела у него в голове. Однако пламя, которое горело в нем, не утихло. Каждая его жилка, казалось, трепетала и отзывалась окружающему миру. Деревья вдоль дороги, стена за спиной, даже выщербленные камни под босыми ногами – все вызывало в нем возбуждение и, казалось, тоже воспламенялось тем же огнем. Он усмехнулся этому разгорающемуся пожару, и охваченный огнем мир усмехнулся ему в ответ.

Возбужденный сверх меры, он обернулся к стене, к которой до этого прислонился. Солнце светило прямо на нее и камень нагрелся, а от кирпичей шел одуряющий аромат. Он целовал их грязные лица, руки его ласкали каждую трещину и выбоину. Бормоча нежную чушь, он расстегнул молнию, нашел удобную выемку и наполнил ее. В мозгу его пробегали живые картинки: запутанная анатомия, мужчины и женщины в неразделимом единстве. Даже облака над головой пылали огнем, и дыхание его прервалось. Но экстаз… Он будет длиться вечно.

Неожиданно болезненный спазм охватил его позвоночник от коры головного мозга до мошонки и вновь вверх, заставив скрючиться в конвульсиях. Руки сорвались с каменной кладки, и Джером кончил в воздух, падая на землю. Несколько секунд он лежал скорчившись, а эхо первоначальной судороги металось взад и вперед по позвоночнику, стихая с каждым разом. Он ощущал вкус крови – должно быть, прокусил губу или язык, но не был в этом уверен. Над его головой кружили птицы, лениво поднимаясь в теплом воздухе. Он смотрел, как угасает облачный огонь.

Джером поднялся на ноги и поглядел вниз, на брызги семени на асфальте. На какую-то минуту он вновь вообразил себе чудесное действо: брак его спермы с выщербленным камнем. Что за дети могли явиться миру, подумал он, если бы он мог и в самом деле спариваться с камнем или с деревом; он с радостью претерпел бы последующую агонию, если бы такие чудеса были возможны. Но камень остался равнодушен к оплодотворению, и это видение, как и огонь, пылающий над головой, остыло и потеряло свое великолепие.