Книги крови. Запретное. IV-VI

– Им что, больше делать нечего? – спросил он Йоханссона, отворачиваясь, потом глядя на трех обезьян, чье совокупление было настолько тесным, что он не мог определить, какой обезьяне что принадлежит.

– Поверьте мне, – усмехнулся Йоханссон, – это еще ерунда. С тех пор как мы ввели им немного препарата, они вели себя и похлеще. После инъекции они пренебрегают всеми обычными ритуалами поведения, не реагируют на сигналы угрозы, на ритуалы приветствия. Они больше не интересуются едой. Они не спят. Они стали сексуальными маньяками. Все остальные стимулы забыты. Если только препарат не выведется естественным путем, полагаю, они затрахаются до смерти.

Карнеги поглядел на остальные клетки: в каждой разыгрывались те же порнографические сцены. Групповые изнасилования, гомосексуальные контакты, торопливая и экстатическая мастурбация.

– Неудивительно, что эти ученые так засекретили свой проект, – продолжал Йоханссон. – То, на что они набрели, принесло бы им целое состояние. Афродизиак, любовное снадобье, и действительно эффективное.

– Афродизиак?

– Большей частью они бесполезны, разумеется. Рог носорога, живые угри в сливочном соусе, всякие амулеты. В основном они призваны вызывать соответствующие ассоциации.

Карнеги вспомнил голод в глазах Джерома. Это именно тот самый голод, на который сейчас эхом отзывались обезьяны. Голод и то отчаяние, которое голод приносит с собой.

– И все притирания тоже бесполезны. Cantharis vesticatora…

– Это еще что?

– Может, вам это известно как шпанская мушка. Это – мазь, которую изготавливают из определенного жучка. И вновь – никакого эффекта. В лучшем случае все эти препараты безвредны. Но это… – Он потряс колбой с бесцветной жидкостью. – Это чертовски близко к гениальности.

– По мне, так они не выглядят слишком счастливо.

– О, оно еще очень грубо работает, – сказал Йоханссон. – Я думаю, исследователей подвела алчность, и они приступили к опытам на живых организмах года на два раньше, чем следовало бы. Это вещество почти смертельно, в этом сомнения нет. Но если бы они потратили на него побольше времени, оно могло бы быть эффективным. Видите ли, они обошли проблемы физиологии – этот препарат действует непосредственно на сексуальное воображение, на либидо. А если вы пробуждаете мозг, то тело само следует за ним – вот в чем тут хитрость.

Решетка одной из клеток затряслась, и это отвлекло внимание Карнеги от бледного невыразительного лица Йоханссона. Одна из самок, явно не удовлетворенная вниманием нескольких самцов, распростерлась по наружной решетке. Ее крохотные пальчики тянулись к Карнеги, в то время как ее ягодицы продолжали подвергаться обработке.

– Слепой мальчик? – спросил Карнеги. – Это что, – Джером?

– Это Купидон, верно? – сказал Йоханссон. – «Предмет любви мы зрим не взглядом, но душой… Крылатый бог любви – и тот слепой». Это из «Сна в летнюю ночь».

– Шекспира я всегда знал неважно, – ответил Карнеги. Он вновь уставился на самку. – А Джером?

– Ему ввели этот препарат. Довольно внушительную дозу.

– Так он теперь вроде этих мартышек!

– Я бы сказал, поскольку его интеллектуальный потенциал все-таки выше, может быть, препарат действует на него не так уж раскованно. Но уж если на то пошло, секс превращает в мартышек и лучших из нас, а? – При этом замечании Йоханссон позволил себе слегка улыбнуться. – И все так называемые личные соображения отходят на второй план. На короткое время секс делает из всех нас одержимых, мы делаем, или, по крайней мере, думаем, что можем делать то, что на взгляд постороннего наблюдателя выглядело бы довольно странно.

– Не думаю, что в изнасиловании есть что-то экстраординарное, – отозвался Карнеги, пытаясь прервать эту рапсодию.

Но его собеседника было не так уж легко сбить с толку.

– Секс без предела, без компромиссов, без чувства вины, – сказал он. – Представьте себе это. Мечта Казановы.

В мире уже было столько эпох: век Просвещения, век Реформации, век Разума. Теперь, наконец, наступил век Желания. А после этого – конец всем эпохам и, возможно, всему остальному. Потому что были запалены огни, которых не знал раньше простодушный мир. Чудовищные огни, без конца, без предела, огни, которые, слившись, в последний раз яростным светом озарят мир.

Так думал Веллес, лежа на больничной койке. Он уже несколько часов как пришел в сознание, но решил не выказывать этого. Как только в палату к нему заходила сиделка, он закрывал глаза и замедлял ритм дыхания. Он знал, что долго дурачить их ему не удастся, но за эти часы мог обдумать, что следует делать дальше. Первым его побуждением было вернуться в лабораторию – там были бумаги, которые нужно было уничтожить, и пленки, которые необходимо было стереть. С тех пор он мог быть в уверенности, что все детали проекта «Слепой мальчик» существуют только в его памяти. Таким образом он сохранит над работой полный контроль и никто не сможет отобрать ее.