Книги крови. Запретное. IV-VI

Хелен смотрела на процессию сухими глазами. Слезы давались ей нелегко, особенно на людях. Когда с ней поравнялась вторая машина, где ехала Анна-Мария и еще две женщины, Хелен увидела, что потерявшая сына мать тоже не желает демонстрировать скорбь на публику. На самом деле казалось, что происходящее возвысило ее, сидящую прямо на заднем сиденье машины, и ее бледное лицо вызывало у людей восхищение. Это была невеселая мысль, но Хелен чувствовала, что видит Анну-Марию в ее звездный час, в тот единственный день ее в остальном неприметной жизни, когда она оказалась в центре внимания. Процессия медленно проехала мимо и скрылась из вида.

Толпа вокруг редела. Хелен оторвалась от тех нескольких скорбящих, которые еще стояли на тротуаре, и зашла с улицы в Баттс-корт. Она хотела вернуться к запертой квартире и посмотреть, там ли еще собака. Если будет так, то Хелен решила, что найдет смотрителя комплекса и сообщит ему об этом.

Этот двор, в отличие от остальных, практически пустовал. Возможно, местные жильцы, соседи Анны-Марии, отправились на церемонию в крематорий. Какой бы ни была причина, место было до зловещего безлюдным. Остались только дети, игравшие вокруг пирамиды из дров; голоса отдавались эхом в пустом пространстве.

Хелен подошла к четырнадцатой квартире и с удивлением обнаружила, что дверь снова открыта, как было в тот, первый, раз. При виде комнат у нее закружилась голова. Как часто за последние несколько дней она представляла себе, как стоит здесь и заглядывает в эту темноту. Изнутри не доносилось ни звука. Собака наверняка убежала – а может, умерла. Ничего ведь не случится плохого, если зайти сюда еще один, последний раз, только чтобы увидеть лицо на стене и сопутствующий ему лозунг.

«Сладчайшее – сладчайшему». Хелен так и не собралась отыскать первоисточник фразы. Неважно, подумала она. Что бы эти слова ни значили раньше, здесь они преобразились, как и все остальное, включая ее саму. Она постояла в гостиной, предвкушая грядущую встречу. Далеко за спиной обезумевшими птицами кричали дети.

Она переступила через обломки мебели и подошла к коридорчику, соединявшему гостиную и спальню, все еще оттягивая момент. Сердце билось стремительно; на губах играла улыбка.

И вот! Наконец-то! Портрет навис над ней, все такой же притягательный. Хелен отошла назад, во тьму комнаты, чтобы насладиться его полным видом, и споткнулась о матрас, все еще лежавший в углу. Она посмотрела вниз. Убогий матрас был перевернут, демонстрируя неразорванную сторону. На него побросали одеяла и завернутую в тряпки подушку. В складках что-то блестело. Она наклонилась поближе и увидела там пригоршню сладостей – шоколадок и карамели, – завернутых в яркие фантики. А между ними, не такие манящие и не такие сладкие, лежали десять бритвенных лезвий. Некоторые были в крови. Хелен выпрямилась и отошла от матраса, и в этот миг до ее ушей долетело жужжание из соседней комнаты. Она обернулась, и в спальне стало еще темнее оттого, что кто-то ступил в проход, отделявший ее от внешнего мира. Она видела только силуэт человека, стоявшего против света, но чувствовала его запах. Он пах сладкой ватой, а жужжание исходило от него или изнутри него.

– Я только зашла посмотреть, – сказала она, – …на рисунок.

Жужжание не утихало – звук сонного полудня где-то далеко отсюда. Человек в проходе не шевелился.

– Что ж, – сказала Хелен. – Я увидела все, что хотела.

Вопреки всему она надеялась, что ее слова заставят его отойти и пропустить ее, но он не двинулся с места, а у нее не хватало смелости бросить ему вызов, сделав шаг к двери.

– Мне нужно идти, – сказала она, чувствуя, что несмотря на все ее старания каждый звук сочится страхом. – Меня ждут…

В чем-то это было правдой. Сегодня вечером их всех пригласили на ужин в «Апполинере». Но он должен был начаться в восемь, через четыре часа. Ее не хватятся еще долго.

– Позвольте пройти, – сказала она.

Жужжание немного унялось, и в тишине стоявший в дверном проеме мужчина заговорил. Его негромкий голос был почти так же сладок, как и запах.

– Не уходи пока.

– Меня ждут… ждут…

Хелен не видела его глаз, но чувствовала их взгляд, и они вызывали у нее дремоту, подобно тому лету, что пело в ее голове.

– Я пришел за тобой, – сказал он.

Она мысленно повторила эти четыре слова. Я пришел за тобой. Если это была угроза, то он произнес ее совсем не угрожающе.

– Я вас… не знаю, – сказала Хелен.

– Нет, – прошептал мужчина. – Но ты усомнилась во мне.

– Усомнилась?

– Ты не удовольствовалась историями и тем, что писали на стенах. И я вынужден был прийти.

От дремоты мысли сделались неповоротливыми, но она уловила суть того, о чем говорил мужчина. Что он был легендой, и она, не поверив, вынудила его явиться, чтобы взять дело в свои руки. Лишь теперь Хелен посмотрела на эти руки. Одной из них не было. На ее месте торчал крюк.