Книги нашего детства

3

Доктор Газе

Дал Егорке
Борной мази
И касторки.
И сказал ему:
— Смотри,
Мазью тело разотри,
А касторку выпей дома,
Перед чаем, в два приема.
После доктора больной
Побежал к себе домой.
Взял касторки половину,
Стал тереть бока и спину,
А потом, благословись,
Начал есть из банки мазь.

4

После праздничного чая

Ожидал Егор трамвая.
Ждал трамвая номер два,
Что идет до Покрова.
Как подъехала шестерка —
Живо влез в нее Егорка,
До конца не вылезал
И приехал на вокзал.
Говорит он:
— Вот досада,
Привезли куда не надо!
Я не буду дураком,
Да пойду себе пешком[185].

Стихотворение продолжается еще несколькими анекдотическими эпизодами, но и по приведенной части видно, сколькими нитями оно связано со «Львом Петровичем» и «Дураками» — в одну сторону, с «Рассеянным» — в другую. Подобно Льву Петровичу, Егорка ночует на панели и ждет трамвая, а подобно Рассеянному — едет в трамвае «куда не надо». Живет Егорка «против церкви Покрова» — правда, не по соседству с Бассейной. Нужно только, чтобы не чудак удивлялся городу: «Что за город Ленинград!», а напротив, весь город изумлялся, глядя на чудака: «Вот какой рассеянный!»

Так было найдено определяющее слово и мотивировка всех поступков героя — рассеянный. Слово стало стержнем, на который легко — но не слишком ли легко? — стали нанизываться однородные нелепости:

Был рассеян мой сосед.
Натворил он много бед.
[Клал он кошку на кровать.
Сам под стол ложился спать.
Ставил горлом вниз бутылку,
Уносил с обеда вилку,
В суп ронял свое пенсне
И сморкался он в кашне.]
Раз набил он перцем трубку,
А табак насыпал в ступку
И до вечера толок
Вместо перца табачок.
А однажды…[186]

Начав своего «Рассеянного» с попытки дать ему точный — с указанием номера дома — адрес (как у Егорки), Маршак опробовал много вариантов эпизода, подобного покупке топора в магазине фарфора. Можно высказать предположение, что эпизод с Егоркой был для Маршака излишне конкретен: «Госфарфор» и «приказчики» выдают прикрепленность события ко времени НЭПа и ограничивают его возможность продлиться в будущее. Черновики свидетельствуют, что Маршак пытался заменить фарфоровый магазин — писчебумажным и цветочным:

Однажды тот же гражданин
Зашел в [бумажный] цветочный магазин
Спросил его приказчик:
[— Вам роз иль орхидей?
А он ответил: Ящик
…………..гвоздей!][187]

Затем, отталкиваясь, должно быть, от своих недавних «обувных» фамилий (Башмаков и Каблуков), Рассеянный неожиданно стал примерять обувь в цветочном магазине:

Усевшись [в мягком] чинно в кресле,
Он снял сапог с ноги
Потом спросил [он]: Не здесь ли
[Мне шили] [Найдутся] Купил я сапоги?[188]

Этот вариант тоже был забракован, и Рассеянный отправился на телеграф:

Однажды утром он стремглав
[Пошел] Влетел на главный телеграф
[На телеграфном] И там на синем бланке
Он написал: Москва
Садовая гражданке
Марии сорок два
Взглянув на этот синий лист
Захохотал телеграфист[189]

Дальше шел (не сохранившийся в маршаковских черновиках) текст телеграммы, которую собирался отправить Рассеянный:

Сердечно поздравляю
Зернистую икру,
В подарок посылаю
Мамашу и сестру[190]

.

Эпизод с телеграфом был в свой черед отвергнут, и тогда стал вырисовываться другой — с вокзальной путаницей Рассеянного, тот эпизод, который в своем окончательном виде попал в канонический текст стихотворения:

[Блины у нас в буфете! —
Сказал ему кассир.
— До Клина мне билетик! —
Воскликнул пассажир.]
[Насилу до вокзала
Добрался пассажир
И вымолвил устало
— Послушайте, кассир][191]