Книги про девочек и их секреты

А Чирдэм не знает, что сердитой девушке сказать. Что дорогого платья в руках держать не приходилось — на самой-то вечно застиранные майка с джинсами.

А девушка уже по-доброму усмехается:

— Постой, да ты не Азвесь Чирдэм? Певунья, красавица…

— Выдумала красавицу! Чёрная, смуглая, как цыганёнок.

— Я тебя часто слушаю, — продолжает девушка. — Иной раз не стерплю, всплакну. Душевно поёшь, милая.

Чирдэм на неё во все глаза смотрит. Девушка как девушка, только росту больно большого: на целую голову выше самого высокого мужчины в деревне. Стоит в одной тонкой сорочке, и платья не накинет. «Бесстыжая, однако», — решила. А вслух заискивающе сказала:

— Тело у тебя красивое. Белое, шёлковое. Руки нежные, как у ребёнка.

— Не всегда, как у ребёнка-то, были. И чёрную работу знавала. Котлованы рыла, робы тюремные строчила…

— Ой, тебя не Ивушка ли зовут? В деревне про тебя рассказывают. Только мало кто верит.

— А ты верила? — испытующе спрашивает девушка.

Чирдэм рассудительно сказала:

— Не в сказке живём — в жизни. А слушать про тебя любила. У нас на жил дед Пурысь, год как помер. Так он пуще всех про Ивушку рассказывал… Только помер он, дед-то. Да и людские языки тут приврут, там приукрасят…

— Что ж, расскажу как было. Только осмотримся: нет ли рядом лихого глаза.

Ивушка по берегу прошлась. Чирдэм ею любуется. Идёт лесная девушка величаво, плавно. За спиной тяжело коса покачивается.

— Ты, верно, знаешь, я дочка местного егеря. У нас сторожка в лесу была срублена. Мать моя умерла рано. Отец меня жалел, не женился. Помню, всегда приговаривал:

— Мачеха — хуже горячей сковороды.

Большой он был, с кудрявой бородой. Ручищи мохнатые, ровно у медведя.

В детский садик я не ходила — нянькой мне лес был.

На заре отец меня по голове гладит:

— Нылы (доченька), не раздумала со мной на обход идти?

А я еще маленькая, спать хочется. Головёнка на подушку клонится, а всё равно лепечу:

— Нет, атай (отец), я с тобой.

Вот и хорошо. Идём по лесу. Серенько ещё, а пташки заливаются. А солнышко проглянет- роса под босыми ногами огнём горит — ступить страшно!..

В полдень знойно, пчёлы гудят. Малиной, мёдом пахнет… А рядом лес еловый, синий. Зайдём туда, словно в тенистую прохладную комнату.

Вечером пыль уляжется: мягкая, белая, как мука. Отец меня, утомлённую, на руках несет. Я головёнку ему на плечо свешу. Смотрю, как солнышко за холмы уходит…

Пошла я в школу, а лес не забывала. Прибегу на поляну, закричу, закружусь. А лес шумит: вместе со мною радуется. И платья я себе всё зелёные шила. Взойду в лес — между деревьев сама, как тоненькое деревцо.

Стал отец речи такие заводить:

— Скоро, Ивушка моя, в город поедешь, профессию получишь. Замуж выйдешь…

А у самого в глазах грусть. Говорят ведь: дочь замуж вышла — огонь в доме потух.

Я сердилась:

— Никуда отсюда не поеду. И замуж не выйду.

— Не зарекайся, дочка. Знаешь пословицу: навоз — земле, овёс — лошади, девушка — парню?

И правда, лукавила я. По ночам мечтала. Выйду как-нибудь на зелёный лужок. А там паренёк: улыбчивый, пиджак нараспашку. И трактор его неподалёку. Сядем на травке, разговор заведем.

И будет он поле пахать, меня машинным рокотом будить. Я ему в полдень кисленького кваску вынесу. «Бог в помощь»! — скажу. Вечером до деревни пойду провожать. Обвенчаемся, и будем жить все вместе: он, отец да я. Потом, даст бог, детки пойдут.

Да, видно, такое только в сказках бывает. Наяву всё по-другому случилось. Пошли про нас в деревне чёрные слухи. Что с шайтаном мы дружбу водим. Что отец мой — колдун.

Дошли те слухи до лесного начальника. Его не напрасно Узыр-Убир (Богач-Кровопийца) звали. Не больно он в нашу лешачью силу верил. Своими глазами захотел взглянуть, правда ли, что неслыханно как хороша дочка егеря.

Воротился отец с обхода, сам не свой:

— Узыр-Убир к нам пожаловать хочет. Товарища-лесника встретил- спасибо, упредил. Собирайся, дочка. Завтра в район к тётке тебя свезу.

Я в узелок платьишки завязала. Печь не топили, ужинали всухомятку. А ночью незваные гости на двор нагрянули: господа на джипах вездеходных. Собак с собой навезли: страшных, горбатых, воют, грызут землю.

Отец меня в дальнюю комнатку на лавке уложил. Тряпьём закидал, велел сказываться хворой. Сам за столом прислуживает.

Я, к щёлке глазом приникнув, дивлюсь. Не узнать отца! Он на районных сходках, как по писаному, выступал. А тут- вроде и впрямь медведь из чащобы вылез. А я-то в щёлку вижу: рука у него под столом в кулак сжимается… Знать, и Узыр-Убир тот кулачок приметил.

Горько вздохнула девушка:

— Не успела я отскочить, когда Узыр-Убир занавеску отдернул. Как увидел меня — глаза выпучил да слюни сглотнул… И зазвали они отца в лес. Не видела я его больше с той поры. Погиб через мою красоту, будь она проклята. Незнамо, где Эзель (злой рок) моего отца настиг. Неведомо, какие слова свое Ивушке в мучениях смертных крикнул…

Тут она шёлковый рукав закусила и отвернулась.

— Потешились они надо мной, враги. Убежала я, притаилась в лесу. До ночи они волками рыскали, меня искали. Да где найти! С досады напились пьяными, тут и попадали.