Может быть, в том, что Пелевин – первый из нового поколения писателей, принявший и применивший в жизни своей и творчестве один из главных постулатов буддизма: мир, который нас окружает, не более чем иллюзия, наваждение, создание чьей-то фантазии, уродливой ли, прекрасной, но чужой и подчас не созвучной с внутренним нашим «я»? И решивший, вдохновленный идеей, сам стать таким творцом, меняя миры и лица населяющих эти миры существ?
Но по сути, каждый писатель – в той или иной мере буддист, раз строит собственные миры И массовому читателю до буддийской теории с практикой такое же далекое дело, как до Букера с его антиподом Хотя в темных уголках подсознания буддизм еще где-нибудь да хоронится как наследие татаро-монгольских времен Следовательно, Пелевин не нов и в этом?
Вот тут не будем спешить
Что такое канувшая в небытие эпоха, которую мы называем советской? Во-первых, и пожалуй что в-главных, это идея, которую навязывали нам сверху Иллюзия, которую творили другие, в которую люди активно или пассивно верили, с которой большинству из них трудно и страшно было расстаться.
Тремя абзацами раньше мелькнуло слово «существ»; внешне оно вроде бы выбивается из контекста фразы: раз лица, так уж лица людей А «лица существ» – ни слуху непривычно, ни глазу. Но это не оговорка. Мир, который творили за нас, с точки зрения самих творцов населен был именно существами, а не людьми. Мы не существовали для них в реальности; мы снились своим творцам, как и мир, в котором мы жили
Однажды, перебирая старые свои записи, я нашел описание сна, который мне когда-то приснился. Звонок, я стою в прихожей нашей бывшей квартиры в хрущевской пятиэтажке. Открываю дверь, на пороге передо мной маршал Жуков и кто-то еще, такой же большой и важный Мы разговариваем о чем-то, я спрашиваю, мне отвечают, и в какой-то момент я начинаю четко осознавать, что и маршал, и этот кто-то – все это одновременно я сам, превратившийся по законам сна (а может, по его беззаконью) сразу в нескольких персонажей; и голоса, которыми они со мной говорят, тоже принадлежат одному человеку – мне
И замени я в моем сне Жукова на Чапаева или Фурманова, а хрущовку на берег Урал-реки, поменяются лишь имена и картинки Если я творец своих снов, то волен делать в них, что хочу
Так же и те, в чьей иллюзии мы пребывали, одевали нас в выдуманные одежды, переносили в нас свои страхи, свои зависть, ненависть и любовь, награждали, миловали, казнили, посылали на Луну и в Сибирь
Но сны не вечны, и мифы, бывшие для многих реальностью, однажды рухнули
Общий, единый сон раздробился на великое множество частных Мир потек Иллюзия стала наслаиваться на иллюзию, в глазах рябило, жизнь превратилась в калейдоскоп
Для людей, уверовавших, что былой, придуманный, мир – реальность, это был жестокий удар Раньше была гарантированная работа, гарантированная зарплата, жизнь расписана, как уроки в школе: 7-го числа – получка, в 20-х числах – аванс, водку продают до семи, летом отпуск – Крым, Кавказ, шашлыки
И вдруг – ориентиры потеряны, завтрашний полдень темен, даже вечер сегодняшний непонятно что принесет – или какой-нибудь урод-террорист ухнет бомбу в кабину лифта, или сожгут ларек, где ты пристроился торговать штанами.
Чтобы выжить и не сойти с ума, человеку нужно переродиться заново, вырастить новые нервы и другие глаза Это сложно Старикам это почти не под силу Новый человек – человек молодой И глаза его – это глаза Пелевина. Реальности не существует, есть игра в создание миров, есть красная глина воображения, из которой лепишь всё что угодно, заполняя пустоту мира.
Вот разгадка его загадки: Пелевин – знамя нового поколения Новое поколение нашло в нем свои глаза. Он – мессия, провозвестник новой религии – религии Пустоты. Он пишет из книги в книгу один священный для нового человека текст – Евангелие Пустоты. Он уже при жизни оброс легендами одна страннее другой, и многие сомневаются, есть ли в действительности такой человек – Пелевин Может быть, сам он такая же иллюзия, как и те, в которые нас погружали когда-то? Может быть. Все может быть в мире, который не существует реально.
Повсюду, согнувшись, шныряют люди с мешками, свертками Какие-то мышино-юркие, в платках женщины, с одутлыми, картофельными лицами оборванцы. И все это озирается по сторонам, прячется за углы, ныряет, как ящерицы, в темные проходы…
У пакгаузов – нестройный, разорванный гул Нет-нет да и грохнет, рухнет что-то, поднимется туча пыли Откуда-то взялись топоры, ломы. Рубят столбы, летит крыша, а те, которые около, – даже не посторонятся: с гиком бросаются в склады, роются, выискивают, отнимают Кого-то убило крышей. Убило – ну что ж…
Так описывает события первых дней революции 1905 года Евгений Замятин в рассказе «Три дня»: как это делалось в Одессе.